— Я стараюсь тебе помочь, — объяснила она.
Он понял, что сейчас ударит ее, однако сдержался. Но сдерживать себя не следовало — это дало бы ей уверенность, что он не причинит ей боли. И он влепил ей пощечину.
— Брось-ка эти штучки! — сказал он. — Разве ты не понимаешь, как серьезна моя болезнь? Ты умрешь, и, быть может, вместе с тобой умрут десятки других номеров. Вот что будет, если ты позволишь себе еще раз что-нибудь в этом роде!
Маттиола смотрела на него широко раскрытыми глазами и дрожала, держась рукой за щеку.
Его тоже трясло от сознания, что он причинил ей боль. Он вырвал у нее карандаш, зачеркнул написанное, забросал бумагами и сверху кинул ее записную книжку. Бросил карандаш в ящик и задвинул его, взял ее за локоть и подтолкнул к двери.
Они вышли из комнаты и двинулись по коридору. Чип держал руку в кармане, не выпуская из нее пистолет.
— Перестань дрожать, — сказал он. — Я ничего тебе не сделаю, если будешь выполнять мои требования.
Они спускались на эскалаторе. Навстречу им, на параллельной лестнице, ехали два номера.
— И ты, и они, — показал он. — И вообще все, кто попадется навстречу, — все будут убиты.
Она промолчала.
Он улыбнулся номерам, они улыбнулись в ответ. Она им кивнула.
— Это мой второй переезд за этот год, — сказал он ей.
Они миновали много пролетов и ступили на последний эскалатор, ведущий в вестибюль. Три номера, из них двое с телекомпами, стояли, беседуя, около сканера у одной из дверей.
— Теперь без шуточек, — напомнил он ей.
Они спускались, отражаясь в темном стекле окна. Номеры продолжали разговаривать. Один из них поставил свой телекомп на пол.
Чип с Маттиолой сошли с эскалатора.
— Погоди минутку, Анна, — сказал он. Она остановилась и повернулась к нему.
— Мне ресница попала в глаз, — сказал он. — Есть у тебя салфетка?
Она пошарила рукой в кармане и отрицательно покачала головой.
Он нащупал одну под пистолетом, вынул и дал ей. Он стоял лицом к заболтавшимся номерам и одной рукой держал глаз широко раскрытым, другую руку опять опусти в карман. Она приложила салфетку ему к глазу. Дрожь ее не унималась.
— Это всего-навсего ресничка, — сказал он. — Нервничать не из-за чего.
За ее спиной номер поднял свой телекомп, и все трое обменялись рукопожатиями и поцеловались. Двое с телекомпами дотронулись до сканера. «Можно», — моргнул он дважды. Оба вышли из здания. Третий номер, мужчина лет двадцати пяти, направился в сторону стоящих Чипа и Маттиолы.
Чип убрал руку Маттиолы.
— Все в порядке, — сказал Чип, моргая. — Благодарю, сестра.
— Вам не нужна помощь? — спросил номер. — У меня специальность 101.
— Спасибо, не надо, это была ресничка, — сказал Чип. Маттиола пошевелилась. Чип взглянул на нее. Она молча положила салфетку к себе в карман.
Номер, взглянув на дорожную сумку, пожелал им счастливого пути.
— Благодарю, — сказал Чип. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — сказал номер, улыбаясь им.
— Спокойной ночи, — сказала Маттиола.
Они направились к дверям и в стекле увидели отражение номера, вставшего на бегущие вверх ступени.
— Я близко наклонюсь к сканеру, — сказал Чип. — А ты тронь его, но не панель датчика, а его край.
Так они выбрались на улицу.
— Пожалуйста, Ли, — просила Маттиола. — Во имя Братства, давай вернемся и поднимемся в медцентр.
— Помолчи, — сказал он.
Они свернули в проход между зданиями. Темень тут была гуще, и он достал фонарь.
— Что ты собираешься со мной сделать? — спросила она.
— Ничего, — сказал он, — если ты опять не вздумаешь выкинуть со мной какую-нибудь штуку.
— Зачем я тебе нужна?
Он не ответил.
На пересечении проходов между зданиями стоял еще один сканер. Рука Маттиолы потянулась было кверху. Чип перехватил ее руку:
— Ни-ни!
Они прошли мимо, не отмечаясь. У Маттиолы вырвалось горестное восклицание, и она произнесла упавшим голосом:
— Ужас!
Велосипеды стояли прислоненными к стене там, где он их оставил. В багажной корзине одного из них была укреплена завернутая в одеяло сумка и в нее втиснуты унипеки и фляга с питьем. Одеяло также прикрывало и корзину на втором велосипеде; он положил в нее сумку Маттиолы и обернул ее одеялом, проделав это весьма тщательно.
— Садись, — сказал он, придерживая ее велосипед.
Она села, взявшись за руль.
— Мы поедем прямо — между зданиями и к Восточному шоссе, — сказал он. — Никуда не сворачивай, не останавливайся и не меняй скорость, пока я не велю.
Сам он сел на другой велосипед. Невыключенный фонарь закрепил на корзине сбоку и теперь он, сквозь решетку багажника, освещал тротуар впереди.
— Все! Поехали, — сказал он.
Они катили рядом по прямому проезду между корпусами, темнота то сгущалась, то чуть редела в проходах между домами; высоко в черном небе виднелись редкие звезды, а далеко впереди мерцала голубая искорка единственного в проулке фонаря.
— Прибавь малость, — попросил Чип.
Они поехали быстрей.
— У тебя когда назначена следующая процедура? — спросил он.
Она помолчала, потом сказала:
— Восьмого маркса.
«Две недели, — подумал он. — О, Христос и Вэнь! Почему не завтра или послезавтра? Ладно, могло быть и хуже — могло быть и через четыре недели».
— Я смогу ее получить? — спросила она.
Не было смысла дополнительно волновать ее.
— Может быть, — сказал он. — Увидим.
Он намеревался ежедневно делать небольшие перегоны, используя свободный час, когда двое велосипедистов не привлекли бы внимания. Они могли передвигаться от одной парковой зоны до другой, проезжая за раз город или два. И так, мало-помалу, проделать весь путь до '12082 на северном побережье Афра, города, ближайшего к Майорке.
Однако в первый же день, в парковой зоне на севере от '14509, он изменил свое решение. Найти подходящее место для ночевки оказалось трудней, чем он ожидал; после восхода солнца прошло не мало времени — было уже около восьми утра, как он полагал, — когда они устроились под нависшим утесом, перед которым росли несколько молодых деревцев. Промежутки между ними он заложил ветками. Вскоре они услышали жужжание вертолета, несколько раз пролетавшего взад-вперед над ними. Все то время Чип сидел с наведенным на Маттиолу пистолетом, а она, с недоеденным унипеком в руке, сидела неподвижно, уставившись на своего стража. Около полудня они услышали, как захрустели ветки, зашелестели листья и прозвучал голос не более чем в двадцати метрах от них. Речь была некультурная, слова звучали неразборчиво, без выражения, будто говорили в телефонную трубку, либо в телекомп с голосовым вводом информации.
