— А партизанские отряды, подпольщики на границах?
— Это так, есть некая форма сопротивления. Обычно те, кто действует близ границ, — люди богатые, которые не решаются расстаться со своими деньгами. Умереть, на худой конец, они согласны, но бросить свое золото — никогда. Партизанские отряды — совсем другое дело. Там более интересные люди. Но что они представляют собой по сравнению с населением страны? Ничего. К тому же, сам знаешь, уйти в партизаны сегодня намного проще, чем в 1940 году. Проще и безопаснее: им-то терять нечего.
— Если они, по-твоему, столь малозначимы, то почему же ты с таким упорством преследуешь их?
— Мы живем в правовом государстве. И должны уважать этих партизан! Мы должны дать им осмыслить свои поступки. Если мы оставим их в покое, то на кого они будут похожи? На трусов, на бездельников, на ловкачей. Преследуя их, мы делаем из них героев, а это помогает жить. И умирать. Бофор не разделяет мою точку зрения. Тем лучше. Эта история партизанства на плато Веркор его бесит. Остальные партизанские отряды его скорее забавляют, но он просто зациклился на Веркоре. Хотя и непонятно почему. Они там, на Веркоре, ничуть не лучше и не многочисленнее, чем в других местах. Но это Веркор. Я тебе говорил об этом? Он выходит в отставку, но будет продолжать руководить проектом «Семьдесят два». Я часто думал о том, какой была его истинная мотивация: отечество в опасности, новая и зачищенная Франция, — все это красивые аргументы, это нравилось, это позволяло увлечь за собой войска, но уверен, что есть более глубокая причина. В конце концов, пусть до нее докапываются другие, если им это интересно, а меня это больше не трогает. Полагаю, что я свою задачу выполнил. Я отдал ей самые прекрасные годы жизни, скоро мне исполнится пятьдесят, я слишком стар, чтобы казнить стариков, я хочу другого.
— Чего, например?
— Пока не знаю. Другого. Это так емко. Расскажи-ка лучше, как у тебя с работой, с сердечными делами?
24
Я рассказал. На сердечные дела, честное слово, жаловаться не приходилось: мы с Мелани переехали в трехкомнатную квартиру в семнадцатом округе с окнами во двор. Она торопила меня поскорее завести детишек, но я никак не решался: стоило ли рожать ребенка, которому я могу обеспечить лишь семьдесят два года жизни? Игра не стоила свеч.
Что же касалось моего сыскного агентства, то оно процветало. Перед появлявшимися конкурентами у меня было преимущество в стаже и опыте работы, а также в представленных мне льготах. В затруднительных случаях я упоминал о моих родственных связях с Кузеном Максом, и комиссариаты полиции сразу же сводили меня со своими информаторами, разведка давала мне след подпольной организации, о которой ей недавно стало известно. Я работал уже по всему Иль-де-Франс, а также на западе центральной части страны и на юго-западе. Я отказался от услуг служб осведомителей в других регионах, мне не хотелось быть заваленным работой: примера Кузена Макса было достаточно для того, чтобы меня образумить. Пьер и Франсуа уже работали целый рабочий день, они занимались первичными контактами. Как только кто-нибудь из наших осведомителей нам звонил, они сразу же отправлялись на место для проверки информации. Сколько раз мы выезжали зря: по доброй воле или из-за недостоверности данных, но осведомители наводили нас и на ложный след. Однажды я вихрем ворвался в какой-то сарай, где вокруг костра собрались скауты, их палатки ввели всех в заблуждение. В другой раз я нарушил трансцендентную медитацию неподалеку от Ла Вильетт[17]. Но не будем об этом.
Мои помощники работали с доносчиком. Интересно было наблюдать за его лицом, за бегающим взглядом, за улыбкой при виде пачки денег — этих тридцати сребреников, которые он хватал когтистыми лапами гиены. Как он узнал о существовании партизанского отряда? Видел ли он их своими глазами? Сколько времени он существует? Сколько в нем человек? Он базируется в одном месте или кочует? Какова система снабжения? Личности руководителей, пути подхода, возможности отхода, поддержка среди населения, и т. д. и т. п.
Заполнив формуляр, Пьер и Франсуа предлагали своему новому другу отвести их в партизанский отряд. Реакция была не лишена любопытства. Самые хитрые ссылались на поломку машины, самые честные признавались, что опасаются мести. Предлогов для отказа выдвигалось предостаточно, и иуды исчезали, лихорадочно и незаметно пересчитывая свою добычу.
Имея точные данные, карту, если это касалось участка местности, или генплан, мы находили наилучший способ, чтобы воспользоваться внезапностью при планировании наших операций.
Первое свое удачное дело я провернул всего в двух шагах от моего дома. Рядом стоял особнячок, на воротах его висел замок, и домик выглядел необитаемым. Сад зарос травой и сорняками, на крыше не хватало нескольких плиток черепицы, одна створка ставень была оторвана, домик явно требовал ремонта или сноса. Именно там — и расчет их был очень тонким — группа друзей решила укрыться от правосудия. Эти хитрецы проделали выход с задней стороны дома, и через этот проход сообщники раз в неделю доставляли им продовольствие. Но эта хитрость не помогла им зимой, когда пришлось обогреваться без электричества. У них было достаточно дров для камина. Но эти горожане забыли, что из труб идет дым, что труба в заброшенном доме не должна дымить. Я взял их с поличным во время приема пищи. Я очень скоро понял, что старые люди очень дорожат своими привычками, главная из которых состоит в режиме питания. В половине первого дня! — я был уверен в успехе. Кроме электричества, они ни в чем не нуждались: стоявшие на столе фрукты и бутылки свидетельствовали о том, что они могли долго выдерживать осаду, потрескивавшие в камине дрова придавали шашлыку вкус намного приятнее, чем если бы он готовился на стоявшей на этажерке газовой плитке.
После обычных для такого случая криков, плача дам, несмотря на то, что маленький лысый старичок размахивал револьвером и кричал, что готов на все, мы поговорили как нормальные люди. Немного поторговались, высказали несколько угроз, несколько комплиментов и пришли к общему согласию: я приду за ними через двое суток в это же время. Если они пойдут мне навстречу, я добьюсь того, чтобы были отменены санкции против их семей. А пока, они должны это понять, за домом будет вестись тайное наблюдение моими людьми. Если бы они знали, что моих людей было всего двое и мои друзья ни за что не согласились бы сидеть в засаде перед убежищем стариков, то, очевидно, попробовали бы рискнуть…
Но они ничего не предприняли. В назначенное время они покинули свое убежище и расселись на сиденья микроавтобуса, который я специально для этого нанял. Очевидно, они уже обо всем переговорили накануне вечером за бутылками вина, потому что никто из них не нарушил молчания до того момента, когда за ними захлопнулись двери «Центра перехода», который был предупрежден мною за двое суток до этого о прибытии опоздавших.
