– Мы не боимся гвардии. Но огласка нам ни к чему. Нас и без этого не любят.
Что тут добавить? Нечего!
Вокруг шумела улица. Мы выворачивали на все более и более оживленные подкупольные магистрали, пока не вышли на одну из главных, ведущую к метро. Мы прошли уже много, очень много, но девушка, изредка опасливо оглядываясь, все равно тащила и тащила меня прочь, хотя я не понимал, почему. Своим поведением, профессиональными оценивающими взглядами вокруг, а так же тем, как держала меня за плечо, она походила на телохранителя из одного дешевого сетевого сериала, спешащего вывести охраняемый объект из опасной зоны, и от этого хотелось смеяться. Слишком явно! Я не мог поверить, как был слеп и глуп в самом начале нашего знакомства! Как можно было не признать ангела В НЕЙ?
Машины гвардии проехали мимо, две, с сиренами и мигалками, как и скорая, но темп мы все равно не сбавили. Наконец, посчитав согласно каким-то собственным критериям, что вокруг безопасно, она замедлила шаг и отпустила плечо:
– Все, можно расслабиться. Мы вне зоны.
– Вне зоны чего?
Она не ответила.
– А откуда ты знаешь про четвертого члена? – усмехнулся я, почувствовав, что отошел от шока и начинаю анализировать. – И откуда вообще…
– Весь магазин был под контролем, Хуан, – опередила она мой вопрос. – Мы решили не рисковать, перестраховались. Каждая из нас в любой момент слышала отчет о происходящем. Обо ВСЁМ происходящем, во всех частях здания. Там внутри, кроме меня, было пять человек. Пять, Хуан! – выделила она эту цифру. – Не считая тех, кто следил за операцией снаружи. Тебе ничего не угрожало!
– Тогда почему вы позволили тому ублюдку выстрелить в парня? – Я почувствовал, что меня берет зло. Действительно, если они такие крутые, как они проморгали это?
Девушка понимающе кивнула.
– Потому, что он стрелял не в тебя. У нас был один охраняемый объект, один единственный. Ты поймешь это позже, когда будешь изучать тактику.
Я аж закашлялся:
– То есть ты уверена, что я… К вам?.. И буду изучать..?
Она с истинным Восточным фатализмом пожала плечами.
– Круг Жизни не обманешь. Если тебе суждено сделать это – никуда ты не денешься.
– А если не суждено? – я ядовито усмехнулся, понимая, что это лишь бравада перед самим собой.
– Мы будем разочарованы. И немного опечалены. – Она подбадривающее улыбнулась, не уточняя, что именно за «мы».
Что мне нравилось в ее улыбке, она не была надменной, со скрытым чувством превосходства, как у Оливии, например. Эта девочка хоть и отдавала отчет, что круче меня, но никоим образом не стремилась продемонстрировать это. Я бы сказал наоборот, старалась показать равенство между нами, что мы одинаковые. И это подкупало.
– Новое всегда интересно, – закончила она. – У нас бывает очень мало нового. А нового НАСТОЛЬКО!..
Она вздохнула и покачала головой. На это я так же не нашелся, что сказать.
– Меня зовут не Пенелопа, – начала эта сеньорита назревший разговор. – Я придумала это имя в момент, когда ты спросил.
…Если честно, с момента, как узнал, кто она, чего-то подобного я ждал. Но мне было все равно. Однако ей отчего-то нет. Со страдальческим выражением она продолжила:
– Это была ложь, я выпустила ее во внешний мир, и мир стал хуже. Я раскаиваюсь за это. Мне жаль.
– Не бери в голову. – Это не стоит того. – Я пожал плечами.
– Я знаю. Но я так воспитана. Я знаю, что это плохо, и мне стыдно.
– Как же тебя зовут на самом деле?
Ее губы сжались в две тонкие ниточки.
– Называй меня Маркизой. Просто Маркизой. Так прозвали меня в приюте, и теперь это мой позывной. А настоящее имя назвать я не имею права. Извини.
Я вновь усмехнулся, но на сей раз про себя. Восточные заморочки, помноженные на заморочки корпуса. И как служба Катарины не отсеяла такую особь? Как позволила служить, принять присягу? Или я чего-то не понимаю?
– Тогда тебе должно быть стыдно не только за это. Но и за все, что ты говорила в принципе. Относительно себя. Это ведь всё ложь, не правда ли?
Она отрицательно покачала головой.
– Я не врала. Кроме имени я ни о чем не врала, мне не о чем сожалеть.
Пауза.
– Мой отец, действительно, вышел из общины. Он, действительно, смотрел на мир иначе и не ставил религию выше всего остального. Он считал, что мы можем жить в гармонии с латинос, и воспитывал нас с сестрой, всем это доказывая. И мне кажется, – она почти перешла на шепот, – если бы он был жив, он позволил бы мне одевать такие юбки…
Мне стало неловко.
– Он умер, да?
– Да. Разгерметизация. Сгорел заживо. А так же моя мать, бабушка и сестра. Тогда погибли многие из нашего района, более двухсот человек. Можешь посмотреть в сетях новости, «происшествие в Авроре» пятнадцать лет назад.
– А ты?
– А я выжила. – Она опустила голову. – Была в школе. Там сработали аварийные гермозатворы, спасли нас. Мы сидели в маленьком душном кабинете трое суток, ничего не зная, ничего не ведая, пока брешь не залатали. Но когда нас выпустили… – Ее голос дрогнул. – Лучше бы и я сгорела тогда.
– Они все погибли! ВСЕ, Хуан! Ты не представляешь, что это такое! – воскликнула она, и голос ее был полон боли.
Да, я не представлял. И мне стало стыдно. Стыдно за ту ненависть, что я испытывал и к ней, и к ее… Сослуживицам, скажем так. Тем девчонкам в магазине. Они не такие, как Катюша, не все, и мне стоит ввести эту поправку в мое уравнение представления о корпусе, как о целостной системе. Всё совсем не так просто, как казалось вначале, и тем более как казалось после пятой дорожки.
– Что-нибудь еще рассказать о себе? – спросила она, приходя в норму.
Я пожал плечами:
– Если хочешь.
Она покрутила головой.
– Не хочу.
– Тогда не надо. Расскажи лучше о корпусе.
– Тоже не могу. Не правомочна.
Mierda! А на что она вообще правомочна?
– Тогда скажи, почему, когда ты врешь, ты испытываешь неловкость за зло, которое выпускаешь во внешний мир, а когда убиваешь – нет? – нашел я другую нестыковку в ее философии.
Она улыбнулась, затем усмехнулась, потом задумалась.
– Это сложный вопрос, Хуан. Понимаешь, я не убиваю тех, кого не считаю этого достойными. Я не принадлежу к «очистителям» [7], это не является моей целью – убивать плохих. Просто… Просто…
– Просто ты все равно судишь их. Сама, как и они. Кто плохой, кто грешник – достоин смерти. Кто нет – в того ты не стреляешь. Так?
