На крыльцо вышел третий зритель — мальчик лет восьми с пластмассовым мечом в руках. Он уставился на меня безо всякого удивления — наверно, я была для него подобием ожившей картинки из телевизора, в котором он видел и не такое.
— Не стыдно? — спросил вислоусый глава дома.
Вот тут он попал в самую точку. Стыд к этому моменту заполнил всю мою душу. Это был уже не стыд — отвращение к себе. Мне казалось, что я стою в эпицентре мирового позора, и на меня смотрят не просто оскорбленные куровладельцы — целые небесные иерархии, мириады духовных существ с гневным презрением глядели на меня из своих недостижимых миров. Я стала медленно пятиться от курятника.
Отец с сыном переглянулись.
— Ты куру-то пусти, — сказал сын и шагнул с крыльца.
Мальчик с мечом в руке открыл рот в ожидании потехи. Уже не только мой ум, все мое тело до последней клеточки понимало, что из кокона невыносимого срама остается один-единственный выход — уходящая в лес дорога. И тогда я повернулась и побежала.
Дальше все развивалось по классической схеме. Первые шаги были болезненными из-за веток и камушков, которые впивались в босые ноги. Но через несколько секунд началась трансформация. Сначала я почувствовала, как сводит вместе пальцы рук. Удерживать курочку стало сложнее — теперь приходилось изо всех сил прижимать ее к груди, и надо было следить, чтобы не придушить ее ненароком. Затем я перестала ощущать боль в ступнях. А еще через несколько секунд я уже неслась на трех лапах и не испытывала никаких неудобств.
К этому моменту нельзя было не заметить произошедших со мной перемен — и их заметили. Сзади донеслось улюлюканье. Я оглянулась и осклабилась. За мной гнались оба куровладельца, отец и сын. Но они уже сильно отставали. Я притормозила, чтобы выпутаться из ночной рубашки (это было несложно — мое тело стало поджарым и гибким), и, дав им приблизиться, побежала дальше.
Что заставляет человека в подобной ситуации гнаться за лисой? Дело здесь, конечно, не в стремлении вернуть украденную собственность. Когда с лисой происходит супрафизический сдвиг, преследователи видят нечто разрушающее все их представления о мире. И дальше они бегут уже не за украденной курицей, а за этим чудом. Они гонятся за отблеском невозможного, который впервые озарил их тусклые жизни. Поэтому удрать от них бывает довольно трудно.
На счастье, дорожка в лесу оказалась пуста (за все время погони никто не попался навстречу). Я знала, что Александр где-то рядом — до меня долетал треск веток и шелест рассекаемой листвы в стороне от тропинки. Но я никого не видела — только раз или два мне померещилась мелькнувшая в просвете между кустами тень.
Старший куркуль (какое подходящее слово — целый мешок куриц) начал отставать. Когда стало ясно, что ему уже не сократить разрыва, он махнул рукой и вышел из гонки. Его сын держал хорошую скорость еще около километра, а затем сильно сбавил. Я перешла на неспешную трусцу, и мы пробежали еще метров пятьсот. Затем мой преследователь стал задыхаться, и вскоре у него совсем не осталось сил для бега — похоже, он был курильщиком. Остановившись, он уперся руками в колени, выпучил на меня темные глаза и сразу напомнил мне покойного сикха из «Националя». Но я подавила личные чувства — здесь они были неуместны.
Если бы моей задачей было оторваться, на этом погоня завершилась бы (вот так чудесное уходит из человеческой жизни). Но у меня была другая цель — охота. Я остановилась. Между нами осталось не больше двадцати метров.
Я уже говорила: если лиса отпускает курочку, максимум через минуту все супрафизические изменения исчезают. Естественно, бежать быстрее человека лиса уже не может. Поэтому маневр, который я решила проделать, был рискованным — но меня подстегивало сознание, что за мной следит Александр. Я отпустила курочку. Та сделала несколько неуверенных шагов по асфальту и остановилась (во время погони они входят в своеобразный транс и ведут себя заторможенно). Сосчитав до десяти, я снова подхватила ее и прижала к груди.
Такого издевательства мой преследователь не вынес — собрав все силы, он вновь рванулся за мной, и мы пробежали еще метров триста в очень достойном темпе. Я была счастлива — охота, несомненно, удалась.
И тут случилась неожиданность. Когда мы пробегали мимо развилки, деревья возле которой были помечены синими и красными стрелками (вероятно, для лыжников — хотя не знаю, что подумал бы Александр), я услышала, как мой преследователь закричал:
— Сюда! Помогите!
Оглянувшись, я увидела, как он кому-то машет. А затем с боковой дорожки, которую мы только что миновали, выехали два конных милиционера.
Не знаю, как передать ужас и величие этой минуты. У Пушкина есть нечто подобное в «Медном всаднике», но там был один всадник, а тут их было двое. Как в замедленной съемке из страшного сна, они развернулись, нацелились на меня четырьмя мордами — двумя милицейскими и двумя лошадиными — и понеслись следом.
Почему мы так ненавидим английских аристократов? Достаточно было бы на несколько секунд оказаться в моей шкуре (а к этому моменту я уже покрылась ей, только немного неровно, пятнами), чтобы больше никогда не задавать этого вопроса. Менты — народ тупой и подневольный, что с них взять. Но как можно извинить образованных людей, которые превратили чужую агонию в развлечение и спорт? Вот потому я не осуждаю сестричку И — хотя сама, конечно, не стала бы заниматься тем, чем она.
С тех пор как я последний раз уходила от конных преследователей, прошло почти сто лет (это было под Мелитополем во время Гражданской войны). Но когда за моей спиной тяжело застучали копыта, я сразу же вспомнила тот день. Воспоминание было живым и страшным — мне даже показалось на миг, что весь двадцатый век просто примерещился мне от жары и нехватки кислорода, а на самом деле я так и бегу из последних сил от пьяных буденновцев, гонящих меня к смерти по пыльной дороге. Жуткое ощущение.
Испуг придал мне сил. Кроме того, от страха моя супрафизическая трансформация зашла очень далеко, гораздо дальше, чем во время обычной охоты. Сначала это казалось мне преимуществом, поскольку теперь и бежала быстрее. Но затем я поняла, что это меня и погубит. Лапа, которой я прижимала курочку к груди, превращалась в обычную лисью конечность, которой ничего нельзя держать. И у меня не осталось контроля над этим процессом. Это было неостановимое сползание к пропасти: еще несколько секунд агонии, и я выронила курочку. Она кувыркнулась в воздухе и с возмущенным кудахтаньем вылетела на обочину. Я уже стала самой настоящей лисой — но теперь мне оставалось быть ею совсем недолго.
