Министру МГБ Муравьеву Н. М.
Представление на вручение госнаград и ценных подарков
В связи с тщательной работой по отслеживанию оперативной ситуации на объекте «Жилая квартира по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7», рекомендуется вручить государственную награду с присвоением внеочередного звания ст. оп. уп. Цупику Е. П., ценные подарки (часы наручные марки «Луч») Скрыгану Л. Л. и Мовсейсюку П. Д. Ст. оп. уп. Цупика представляется возможным перевести в следуправление Пятого отдела. Ст. лейтенант Геворкян А. М. переводится из управления аудирования Пятого отдела МГБ в службу охраны гражданских объектов МГБ. В связи с получением полных и исчерпывающих данных об объекте все виды наблюдения за ним снимаются.
29 ноября,начальник управления аудированияПятого отдела МГБ, полковник Соколов М. П.Что рассказать тебе об этих первых днях без тебя? Я помню хлопок двери – не громкий, а такой, что бывает при финальном прощании, – деликатный и тихий, как будто металл боится брать на себя слишком много в наших воспоминаниях. Это был даже не хлопок, а щелчок, похожий на шепот. Ты ушла, да? Почему я в этот момент был на кухне, а не в прихожей? Я, кажется, в тот момент уже говорил с тобой, или это началось позже?
Все стало как будто комиксом. Или съемкой со стробированием. Как если бы каждый третий кадр в видео моей жизни был вырезан незримым монтажером. Или как будто я смотрел на себя со стороны, в абсолютной темноте, и ярко вспыхивающие софиты высвечивали то поднятые в танце руки, то замершие в секундном движении волосы, то прыжок. В этом неясном, прыгающем свете, в этом срывающемся, дерганом движении я существую, пожалуй, до сих пор. Как будто после того прощального щелчка двери свет, проникающий в мое сознание через бойницы глаз, чуть померк, будто во мне сузилась какая-то внутренняя диафрагма. Дни стали сумрачнее, а ночи, напротив, светлее, они потеряли окрашивающую их черноту. Все сущее поблекло, но, возможно, это бессонница, бессонница.
Я видел себя будто со спины, будто в музыкальном клипе, и даже мелодия, невыносимая, тянущая мелодия то и дело появлялась – какой-то навязчивый глэм с очень высоким мужским вокалом. Что-то вроде «Upa-pa Upa-pa Upa-pa Upa-pa I got you baby Upa-pa». И под нее – мои прыгающие, покачивающиеся, то слишком быстрые, то слишком медленные движения. Ты была – был яркий, ровный свет. Ты исчезла, и остались лишь дерганые софиты, этот дискотечный маскарад.
Я вста с табур Я пдшел к вери Я отк л две Я выш на ицу. Я пыталс ловит кси, но они не оста влив ась. Я пош дальш Мен вели фнари. Они стяли как в алле Я шел по это алле Впереди было черн
Вот как-то так, наверное.
Я промок и, кажется, очень замерз – все потому, что оказался без плаща и шапки, в одном синем свитере с надписью «bear bears bear» – твой подарок! Мы, кажется, беседовали с тобой, но я не уверен, что ты была при этом рядом. Я помню пар изо рта и мысль о том, что ноябрь – холодный месяц, помню замерзшие лужи под ногами и мысль о том, что случается с рыбами, когда они замерзают, и фары маршрутки сзади, которая остановилась, хотя я ее не просил (возможно, я шел по проезжей части).
Я давал кому-то деньги, Лиза! Я точно давал кому-то деньги, и это одно из самых странных воспоминаний того вечера. Кому и за что я мог в таком состоянии платить? И даже не так: что нужно мне было тогда из вещей, которые можно купить за деньги? Согласись, это какой-то бред, обман? Но я очень отчетливо помню женщину в каком-то ямщицком армяке, которая высокомерно принимала у меня ком смятых купюр и с поистине ямщицким отвращением возвращала мне его обратно, отлепив от него несколько бумажек. Я помню ее лицо с крупными чертами и сплюснутым носом, к которому так подошла бы душевная, с проседью и застрявшим кусочком капустки борода. Я помню ее фиолетовые губы, помню, что нас окружал полумрак, и как раз этот полумрак позволяет заключить мне, Елизавета, что было это, наверное, в маршрутке. В маршрутках людям надо платить.
Кажется, именно в маршрутке я нащупал в себе способность склеивать некие примитивные мозговые импульсы в цепочки, имеющие причины и следствия (женщина с фиолетовыми губами и приплюснутым носом интересна сама по себе, но я ей что-то дал. Да, я ей дал деньги и поэтому могу ехать, ехать, ехааать дальше, под мелькание этих фонарей за такими яркими окнами). Способность, которая некоторыми ошибочно принимается за мышление. Но являлись ли мышлением те процессы, что протекали внутри меня? Я помнил, что мы с тобой расстались и что мои мысли были слишком медленными в тот момент, когда ты ждала от меня «раз, два, три – окликнул, прошелся, позвал, обнял!» – а я так не смог, я ехал и смотрел на мелькание фонарей за окнами, вернее, нет, я тогда был на кухне, это я сейчас еду. Или вспоминаю о себе, едущем, едящем, нет – все-таки едущем. Моя медлительность, такая, по-моему, естественная, скажи? Ведь посмотри сейчас на меня, меня ведь можно понять, да? Ведь ну а как я еще мог? Я думал тогда со стробированием, как на дискотеке, под яркими огнями. Вот эта моя медлительность, этот расклад привел к тому, что мы расстались, распались, мы распалились и обеспалились, мы опалились, опалились, Лиза! Опалились и опали! Но все еще есть шанс. То есть ты, оседлав свою какую-то быструю-быструю лошадь ли, ракету (сейчас не поймешь), ты – сделала какие-то далеко идущие выводы из моей кухонной склеенности, ошарашенности, но я найду тебя и верну.
Я хочу совершенно серьезно сказать тебе, что не позвал тебя потому, что я не успел ничего понять, ровным счетом ничего, ничего. Я помню себя кричащим на тебя, потом помню тебя, помню лужу любви к нему, которую ты пролила передо мной из своих рассуждений об аде, любовь и ад, и одиночество, и Акутагава – какая-то многослойная смесь, латте макиато. И ребенок! Ребенок! И когда я нашелся, что тебе ответить, – тебя уже не было, уже шлепнула, закрываясь, дверь.
Но я ведь верну тебя, Елизавета. Там, в маршрутке, я сразу же понял, что нужно делать. Мне нужно было на вокзал. Потому что если ты хочешь сбежать, исчезнуть, то сделать это можно только через вокзал. Причем – железнодорожный. Ты смеешься? Давай, Лиза, сделаем скидку на две вещи. Во-первых, я совсем недавно очень сильно промедлил, и это промедление вызвало тот самый тихий, деликатный щелчок, который до сих пор не дает мне спать. А стало быть, нужно было спешить. И я спешил. С той же интенсивностью и, увы, результативностью, с которой недавно медлил. И второе, Лиза. Второе. Я положил себе действовать исключительно по наитию. Наитие мне сказало: если вокзал, то железнодорожный. Я клянусь тебе, если бы ты убегала от меня через вокзал, это был бы именно он, жэдэ, он, и только он…
