Бип.
– Алло, мама, папа!
Пленка с шумом проматывается вперед.
Бип.
Вестибюль в «Поуп Фармацевтикалз» теперь не место для секретарши. Телефоны молчат, не снуют торговые агенты, никто не толпится в службе информации. Если бы секретарша была по-прежнему здесь, то она бы полировала себе ногти и пролистывала журналы, попивая кофе.
Я поднимаюсь в лифте на свой этаж. Стальные тросы с завыванием бегут через блоки, с глухим ударом срабатывают тормоза, и кабинка, подрагивая, замедляет ход. Я и не подозревала, насколько шумный мой мир, пока не осталось никого, чтобы его заполнять. В раздевалке пусто. Каждое мое движение сопровождается эхом, и вот я уже издаю столько звуков, сколько могло бы появиться, играй многорукий музыкант на всех ударных инструментах оркестра одновременно. Я убираю, причем так же, как я это делаю в любой другой день. Я чищу пылесосом, мою шваброй, вытряхиваю мусор в специализированные мусоропроводы. Некоторые из них ведут в пе́чи, находящиеся в подвале, где его с шумом поглощает огонь. Куда ведут другие, мне неизвестно. И теперь я удивляюсь, что когда-то мне до этого не было никакого дела.
Мышей не осталось совсем. Дверцы их клеток обвисли на погнутых петлях.
– Они умерли? – спрашиваю я Шульца.
Он согнулся над микроскопом, вглядываясь в предметное стекло. Он фыркает, утирает мокрые ноздри обратной стороной ладони.
– Я был голоден.
Я смотрю на него, жду завершения шутки. У каждой шутки есть завершение, правда?
– Ты съел мышей?
– У меня не было мелочи для торгового автомата, тебя устроит такой ответ?
Каждый день мы работаем с ним бок о бок, но я совершенно не понимаю его.
– Ты видела фильм «Разрушитель»?
– Конечно, – отвечаю я.
Он поднимает голову и вновь опускает.
– Они не так и плохи. Получше того, что дают в кафетерии.
Сейчас в кафетерии ничего не дают. Обеды мы приносим с собой. Мне нечего сказать. Нет, вру, у меня есть два слова: я увольняюсь.
Я прощаюсь, собираюсь уходить, но он жестом подзывает меня к себе.
– Взгляни на это.
Отклонившись в сторону, он освобождает достаточно места, чтобы я стала рядом и заглянула в окуляр. Какие-то кляксы и закорючки плавают в зеленом море. Симпатичные, инопланетные, пугающие своей необычностью существа.
– Что это?
– ОУН, органоидная условно-патогенная неоплазма.
– Неоплазма – это как рак, что ли?
– Ага. Но не абы какой рак. У него есть свое собственное сознание, он направляется туда, куда ему хочется, и невозможно предположить, каков будет результат.
Он вдруг смеется, фыркает, хватает пальцами воздух перед моим лицом.
– ОУН схватил тебя. Ну, это значит, что в тебя попало некоторое количество этой субстанции и она начинает завладевать твоим телом, – поясняет он, видя недоумение в моих глазах.
– Ты это давал мышам?
– Ну, у них не было выбора. У нас тоже.
Я вспоминаю прививку от гриппа, которую мне делал доктор Скотт.
В этот же день я пишу заявление об увольнении. По возвращении домой я звоню Джессу и все ему рассказываю, потому что есть вещи более важные, чем подписка о неразглашении.
– Но там мороз, – жалуется Дженни неделю спустя.
Она сильно сдала. Я теперь одновременно и родитель, и сестра капризного подростка.
– Хорошо, тогда ты готовишь завтрак.
Дженни колеблется, оценивая ситуацию, поскольку она просила меня испечь блины по маминому рецепту, и я уже приступила. Со вздохом, исходящим из глубины души, она забирает приготовленную мною мелочь, влезает в свое пальто, обматывает шею шарфом и хлопает дверью так, что дрожат стены.
Ничего особенного, всего лишь газета. Да, именно та газета, в которой должна быть статья Джесса. Та, которая сделает парня «не таким, как все» – «хорошим» в глазах осуждающего его отца. Мне нужно узнать, что он написал. Ежедневно я спускаюсь вниз к газетному автомату, забирающему мои монеты и выдающему листки «Юнайтед Стейтс таймс» без ожидаемого материала. С каждым днем газета становится все тоньше, а статей – все меньше, как и читателей.
Один за одним блины приобретают восхитительный бледно-золотистый цвет. Вскоре передо мной лежат две аккуратные стопки, которые ждут, чтобы их съели. Дженни все нет. Судя по всему, она вот-вот должна вихрем ворваться в дом, ругая холод. Меня пробирает дрожь, совсем не связанная с погодными условиями.
Котлета, дневной портье, смотрит сквозь стеклянную дверь холла. На стекле под его носом образовалось мутное пятно, размерами соответствующее его рту. Я надеюсь, что он обернется, услышав мои шаги в холле, но он продолжает пялиться через дверь.
– Видел, как она уходила, но до сих пор не возвратилась, – ворчит он в ответ на мой вопрос о Дженни. – Она важно прошла с задранным носом.
Он конфузится.
– Извините, мэм, я знаю, она ваша сестра.
– Что случилось?
– Толком не пойму. Был какой-то шум, но я ничего не вижу.
Я подхожу и становлюсь рядом с ним у стеклянной двери, выглядываю наружу. Мир за моим окном мертв. Город-призрак. Порывистый ветер подхватывает «перекати-поле» городских окраин. «Юнайтед Стейтс таймс». Других теперь нет.
Холод сочится сквозь щели, оттесняя тепло вглубь помещения. Котлета прочищает горло.
– В пятницу работаю здесь последний день. В этом доме только пять заселенных квартир, этого недостаточно, чтобы содержать двух портье. Недостаточно, чтобы и одного содержать. Не знаю, что там себе думает Мо, но ему тоже ничего не светит.
Ветер проносит мимо полиэтиленовый пакет. Буквы на нем выцвели до бледно-желтого цвета. Когда до моего сознания доходят слова Котлеты, я не могу поверить в услышанное.
– Всего пять?
– Угу. Херб Крэншоу умер пару дней назад. Его жена на прошлой неделе. Их сын в Индии, или где-то еще, где обматывают головы. Скорее всего, парень и не знает об этом. Черт возьми, наверное, он тоже умер.
Портье наклоняется вперед, и его нос расплющивается на стекле.
– О, взгляните, кто-то потерял свой шарф. Смутное время наступило, мисс Маршалл. Что и говорить, смутное время. И становится только хуже. Эти ученые решили управлять погодой, и сейчас с ней явно что-то не так. Мы думали, что мы боги, и теперь Бог смеется, глядя на нас.
Его губы продолжают шевелиться, но слов я уже не слышу, потому что этот шарф… Я знаю этот шарф. В предыдущий раз я видела, как Дженни наматывала его себе на шею, заправляя концы под пальто.
– Мисс Маршалл, вы в порядке?
Нет, я совсем не в порядке.
То ли я оттолкнула его с прохода, то ли, может, он сам отошел в сторону – позже, думая об этом, я уже не могла вспомнить, как все произошло. Так или иначе, я распахиваю дверь, выбегаю наружу и чувствую, как мое лицо обжигает арктический ветер. Я направляюсь вправо, потому что оттуда принесло шарф и потому что там расположены газетные автоматы. Идти недалеко.
