Владимир Хлумов - Мастер дымных колец

Первым, кто заметил техническое несоответствие между днем сегодняшним и днем вчерашним, оказался сердобольный старик с подбитым глазом. Его зоркий глаз, обрамленный обширным, зеленым от смешения дополнительных цветов фингалом, безошибочно определил:

— Ракета!

— Ракета, мать твою перемать, — теперь он уже крикнул так громко, что у продавщицы Сашки обрушилась ватрушечная пирамида.

Пожарники как по команде повернули головы, а за ними уже и все остальные жители остановились и тихо засопели. Как раз в это время в звенящей морозной тишине к трибуне подъехали три черных машины. Из открытых дверок в клубах пара и дыма вышли строгий генеральный конструктор, седобородый философ и просветитель, и мужественный капитан безопасности. Вслед за ними появились местная библиотекарша, первый секретарь и два пенсионера. В искусственной тишине, наступившей вследствие научно-технического прогресса, Илья Ильич выбежал вперед к самой воде. В легкой дымке испарений, извергаемых переохлажденной водой, он узнал свое любимое детище.

— Чертовски похож! Как же так, Сережа? — обратился он к генеральному конструктору, только что подошедшему на берег.

— Потом, потом. Илья Ильич, пойдемте на трибуну, — он взял учителя под руку и повел на помост.

Вслед за ними поднялся товарищ Романцев, а остальные остались внизу с народом. Шел уже двенадцатый час, пора было начинать. Конструктор нахмурился и посмотрел на часы. Заметив его беспокойство, первый секретарь подоспел к микрофону и принялся разворачивать руками в перчатках листки своей торжественной речи. Тут невесть откуда налетевший ветер вырвал из рук первого доклад и разбросал его мелкими частями по седым просторам северной реки. Романцев растерянно оглянулся по сторонам, а народ внизу зашумел. Кто-то незаметно крикнул из толпы:

— Давай без бумажки шпарь!

Замешательство прервал генеральный конструктор. Он подошел к первому и шепнул:

— Дайте слово Пригожину.

— Товарищи! — обратился к собравшимся первый секретарь. Торжественный митинг, посвященный началу важного оборонного эксперимента, объявляется открытым. Слово для приветствия предоставляется нашему заслуженному учителю товарищу Пригожину.

Илья Ильич тем временем, повернувшись к толпе спиной, упивался развернувшейся картиной. Пришлось его повернуть обратно к народу и подтолкнуть к микрофонам. Да, теперь он скажет, теперь, когда все стало правдой, когда больше нет сомнений в успехе, он подведет черту многолетним исканиям и размышлениям. Вчера весь вечер он писал свою речь. Писал, но не верил до конца, что свершилось наконец. Поэтому и получалось у него все как-то приземленно и напыщенно. Но теперь, теперь он скажет.

— Друзья! — обратился Илья Ильич к согражданам. — В этот исторический час мне выпала огромная честь обратиться к вам, мои дорогие друзья, земляки, сограждане. Извините, я волнуюсь, — Илья Ильич поправил круглые очки.

Откуда они взялись, никто понять не мог. Пригожин никогда не носил очков, тем более таких древних. И все же очки были настоящие, не такие, как обычно в фильмах надевают актеры. У актерских очков плоские стекла, и от этого они неестественно блестят. Слишком блестят и производят комическое, ненатуральное впечатление. Другое дело — очки, а точнее, пенсне Пригожина. В них были нормальные вогнутые стекла, которые почти не поблескивали. Илья Ильич еще раз поправил тонкую серебристую дужку и продолжал:

— Друзья, несколько миллиардов лет назад на этой планете под воздействием солнечного света и взаимного влечения молекул возникла сознательная жизнь.

Толпа внизу притихла.

— Из хаоса и беспорядка бездушной материи безо всяких на то всевышних предписаний и решений, но единственно путем демократической самоорганизации образовалось думающее вещество. Как? — можете возмутиться вы. Неужели мертвое рождает живое? Неужели из бездуховности возникает доброта и нежность, из глупости ум, из предательства самопожертвование? Что же, наступило время жестких вопросов и смелых ответов, ничего не поделаешь, правде нужно смотреть в лицо. Да, мои дорогие сограждане, возникает, да, из ничего! Из пустого места, из холодного беспробудного невежества, вопреки всем известным и неизвестным законам сохранения! Но однажды возникнув, разумная жизнь неистребимо воспроизводится под напором любви и интереса. Она многократно приумножается и ей становится тесно. Да, Земля колыбель разума, но разум не может жить вечно в колыбели. Разум достояние Вселенной. Он есть и средство, и цель.

Илья Ильич на минуту остановился. Жесткий необношенный воротник индийской рубашки оказался маловат ему и теперь мешал говорить. Он попытался ослабить давление одежды, но вдруг вспомнил про тридцатиградусный мороз и перестал распутывать закутанную шею.

— Человечество много веков подряд лелеяло мечту о покорении Вселенной. Я сам отдал лучшие свои годы освоению безвоздушных пространств, конечно, так сказать, теоретически. Но я знал и верил: наступит время и наш многострадальный народ выполнит свою историческую миссию народа-первооткрывателя безбрежных холодеющих пространств.

Упоминание о холодеющих пространствах насторожило представителей Северной Заставы. В толпе зашушукались. Пенсионер Афанасич громко кашлянул и сплюнул твердеющей в полете жидкостью. Вначале он с завистью смотрел на соседа Пирожина, допущенного выступать перед народом. Теперь же его охватило возмущение. С утра ему наобещали эксперимент оборонного значения, а получается космическое надувательство. «Чего это он нам мозги пудрит, как будто мы этого космоса и не нюхали?» — спросил он у Константина. Константин пожал широкими плечами и потрогал себя под мышкой. У капитана шумело в голове. Он вчера явно недооценил убойные качества местного портвейна. Зато его полюбил отец конструктора, Петр Афанасьевич Варфоломеев, и в результате совместного музицирования теперь по-дружески делился с ним возмущением.

Тем временем Илья Ильич продолжал:

— Мог ли кто-нибудь предполагать, что наша бедная, богом забытая Северная Застава, основанная в таком ошибочном, далеком от культуры месте, вдруг станет всемирным центром торжества человеческой мысли? — При этих словах первый секретарь встрепенулся и, нахмурившись, тяжело посмотрел в спину товарища докладчика. — Кто же мог даже мечтать, что отсюда, из мокрых, заболоченных степей, раскинувшихся у порога водных просторов, человечество сделает еще один шаг навстречу свободе и счастью?

Илья Ильич еще раз, для надежности, обернулся и посмотрел на свою идею, воплощенную в легкий серебристый металл. Идея была на месте. Илья Ильич удовлетворенно перевел взгляд на ученика. Хотел безмолвно поблагодарить его, но Сергей Петрович даже не обратил внимания на учительское чувство. Генеральный конструктор щурил от солнца маленькие глазки, разыскивая в толпе восторженное признание своих волшебных качеств. Как будто все это техническое великолепие он придумал единственно из желания увидеть теперь один-единственный взглядик, коротенький, родной, многозначительный. Но серых любящих глаз никто не поднимал в толпе. Наоборот, изрядно уже продрогшие земляки начали мало-помалу отвлекаться от докладчика и сосредотачиваться на своих замерзших членах.