Наука, опыты… Валентин Юльевич вначале постоянно сталкивался с отцом, а потом много лет работал на Руиса. Каким страшным человеком он оказался!
Жизнь прожита даром. Никто не скажет над могилой доброго слова. Нет ни жены, ни детей. Нет родины! Он никому не нужен. Только Томас… Сейчас он подойдет, закроет гроб и плотно прибьет крышку. Он, сильный, понесет гроб один, и неуклюжий, уронит его. Гроб упадет в могилу торчком и раскроется. Но Томас ничего не поправит и так закопает…
Вот он подходит с угрюмым и брезгливым выражением лица. Засучил рукава на длинных руках…
Люди, где вы? Неужели никто не скажет прощалького слова? Какая страшная судьба — один, последний и тот немой!.. Постой же ты, молчаливый мститель, не закрывай! Надо попытаться, успеть сделать что-то хорошее, доброе…
Валентин Юльевич откинул одеяло и сел в кровати, со стоном терзая на груди рубашку. Боль жила в нем, расширялась и душила, но не о ней он думал. Лампа, прикрытая абажуром, полуосвещенная комната, мягкие туфли возле кровати, стакан на столике, тикающие часы, шум ветра и гудение леса — все это он видел и слышал, но это не могло отогнать страха скорой смерти. Она была где-то рядом, невидимая и неотступная, она чувствовалась холодеющими ногами и руками.
Валентин Юльевич тяжело поднялся, сунул непослушные ноги в туфли, разыскал халат и, подгоняемый страхом, выбрался в коридор. Он робко постучал в дверь комнаты, где жили садовник и служанка.
— Фрау Эльза, фрау Эльза!
Показалась служанка в помятом чепце и в какой-то странной одежде без рукавов.
— Что случилось, господин доктор?
Валентину Юльевичу стыдно было жаловаться на свою болезнь полуграмотной старухе. Он сказал:
— Я, кажется, простудился. Не могу уснуть. Не согреете ли чаю?
Эльза пошла на кухню и зажгла газ. Валентин Юльевич последовал за ней и присел возле плиты. Скоро чай был готов.
— Не выпьете ли и вы чашечку, фрау Эльза?
— Кажется, не время, — сказала старуха, кутаясь в свое ночное тряпье. — Разве только вместе с вами.
— Берите и себе варенье, оно полезно, — на душе Валентина Юльевича стало теплее.
— Благодарю. Я так и сделаю.
— Берите побольше, не стесняйтесь. Мы свои люди.
Эльза выпила две чашки и разоткровенничалась.
— Что я думаю, то и скажу вам, господин доктор, не обижайтесь на старого человека. Жениться бы вам надо.
— Жениться! — удивился Валентин Юльевич и подумал: «Вот глупая старуха».
— Скучно жить одному.
— Вы правы. Но я уже не молод, если не сказать большего.
— Пока не поздно. Вот я приглядываюсь к фройляйн Инге. Какая она славная!
«Глупая, глупая, скажет же такое! — думал Валентин Юльевич. — Фройляйн Инга и я… Глупо, смешно».
И все-таки ему стало легче. Он пошел к себе и, не ложась, стал думать о лаборантке, но не в той связи, о чем говорила фрау Эльза. Старуха сказала правильные слова: «Пока не поздно», однако Валентин Юльевич отнес их совсем к другому. Они остро напомнили о том, что передавалось вчера по радио. «Шагнуть через невозможное», — так думал истекающий кровью Стебельков, и невзоможное оказалось возможным.
До рассвета просидел Валентин Юльевич, размышляя над тем, что еще не поздно сделать. Он достал чек Руиса: Шкубин пока не предъявлял его в банке; чек действителен в течение 10 дней — это установлено давно международной конвенцией. Надо прежде всего вернуть чек.
Валентин Юльевич позвал санитара Томаса. Чек был вложен в конверт.
— Пойди к господину Руису и отдай ему это в руки. Непременно в руки, — напомнил Валентин Юльевич.
Потом он подошел к окну. Вставал ясный день. Зеленые кроны, омытые дождем, светились, и через открытую форточку пахло влагой и гнилью. Вдали сверкали алмазные вершины гор, они учили человека постоянству и высокой гордости. Ничего этого до сих пор не было в душе Валентина Юльевича.
Подумав, он взял телефонную трубку и позвонил профессору Дольцу.
Стебельков погиб. Есть электронный мозг, модель, машина и больше ничего. Машина мертва от своего рождения. Семнадцать лет ожидания, надежд, поисков. И — ничего.
Радио передавало еще что-то, но Инга слушала плохо: мешали противоречивые мысли.
«Нет, — сказала она себе, — осталось очень многое. Был совершен бессмертный подвиг, и хоть поздно, а все-таки узнали о нем люди, будущие поколения обязаны своей жизнью Стебелькову».
Каким маленьким, будничным показалось ей все, что было вокруг! Дом Шкубина — тесная коробка с множеством перегородок. Слабо белеющие горы за окном — холмики, освещенные невидимой луной. Все люди здесь — состарившиеся лилипутики. Себя она увидела словно в перевернутом бинокле — совсем маленькой девчонкой, которая в жизни еще ничего не успела сделать.
Она посмотрела в зеркало и удивилась: в ней произошла какая-то перемена за эти несколько дней. Перемена была не только в том, что обозначались скулы и ключицы и глаза стали большими. Во всей фигуре угадывалась необыкновенная легкость, и Инга чувствовала себя способной подняться и улететь куда-то далеко, далеко…
Нужно идти, немедленно идти. Она выключила свет и приоткрыла дверь. В коридоре было тихо. Инга повернула ключ и осторожно, на носках прошла по коридору.
Ночь брызгала редкими каплями дождя. Это была удивительная ночь! Тучи клубились, и, озаряя волнистые края их, где-то гуляла по небу осторожная луна. Деревья стояли черные, молчаливые, был слышен только однообразный шум дождя.
Через ворота выйти нельзя. Что такое ворота, охраняемые полусонным сторожем, и железная ограда? Инга готова была преодолеть, кажется, любую преграду.
Когда глаза немного привыкли к темноте, она разглядела серую дорожку, ведущую в глубь леса, к горам.
Инга прошла немного и услышала шум водопада. Однажды прогуливаясь по этой дорожке, она видела горы и водопад. Для кого-то эти почти отвесные скалы, являющиеся южной границей владений Шкубина, неприступны. Инга верила в свои силы и ловкость. Экспедиции в тайгу и пустыни сделали ее выносливой, а работа в горах Памира была одновременно и школой альпинизма.
Косматая лавина водопада грохотала справа, ударяясь о камни, она кипела — тут словно полыхало серое пламя, из-под него вода текла бурлящими струями. Инга сняла туфли и, прыгая с камня на камень, перешла речку. Вода была холодная, как лед.
Запомнилось, что слева, там, где кирпичная ограда с высокой железной решеткой, выставившей вверх острые пики, врезается в отвесную скалу, упало дерево, непонятно как выросшее на голых камнях, до вершины его можно дотянуться рукой. Цепляясь за ветви, Инга поднялась по влажной скользкой круче метров на семь. Выше в скале была косая трещина. Надо добраться до нее и по ней спуститься вниз. Упираясь ногами о корни дерева, Инга нащупала вверху острый край трещины. Подняться было нетрудно. Трещина оказалась неширокой. Инга повернулась спиной к скале, ноги упирались в острый каменный гребень. Кругом было темно, и внизу темно — не видно ни камней, ни железных копий решетки, лишь смутно белела серая шумливая полоска реки.
