– Вы?!
Стоя перед ним, Жан почувствовал себя настолько виноватым, что уже и не знал, рад ли он этой встрече. Всё время, пока он мерил шагами тесный подвал, он добрую сотню раз пытался представить себе эту минуту. Странно, он был абсолютно уверен, что придет именно Жерар, и, в то же время, увидев его сейчас, испытал настоящий шок. Этот, настоящий Жерар разительно отличался от того, с которым на протяжении последних трех дней он вел постоянный диалог. В их беседах Жерар становился как бы проще, понятней. Можно сказать, что тот человек, которого мысленно воссоздавал Доре, был легче. Рядом с ним Жан начинал чувствовать себя почти на равных.
Настоящий Жерар подавлял.
Но именно настоящий был искренне рад их встрече. (Уж тут-то актера не обманешь.) Жерар не играл, он, действительно, был рад.
«Ещё бы не рад, – ревниво изучая его лицо, подумал Доре, – рад, только не мне».
Он ревновал. Отчаянно ревновал. Ревновал, прекрасно понимая, что, в сущности, даже не имеет права на ревность. Глупо ревновать не принадлежащую тебе женщину к другому мужчине. Ещё более глупо ревновать мужчину к случайно встреченной тобой женщине.
– Рассказывай, – словно уловив его состояние, лаконично потребовал Жерар.
– Я… – Жан сел на жесткий стул напротив, положил руки на стол, сцепил пальцы, на минуту задумался и начал, – из дома мы вышли в тринадцать тридцать…
Говорил четко, холодно, обходясь без эмоций и комментариев. Только факты, даже самые малозначащие – всё, вплоть до проекции на поверхность перекрытого решеткой участка.
– Я знаю, – коротко кивнул головой Жерар, – там ещё в начале оккупации боши устроили подземные склады. Дальше.
Теперь уже вкратце он описал оставшийся путь от перекрытого тоннеля до колодца под Цветочным рынком.
– Это всё?
– Да.
«Или почти всё, – Жан намеренно опустил как телепортацию, так и эпизод с крысами, – всё равно не поверит… или решит, что я рехнулся. Похоже, Этьена не сочла нужным ему что-то рассказывать».
Только сейчас он понял, что знает об Этьене то, о чем Жерар даже не догадывается. Значит, что бы их ни связывало, но до конца откровенной с ним она не была. Она намеренно спрятала от этого мужчины часть себя. Возможно, самую важную свою часть. От того ли, что боялась непонимания, или не считала их отношения настолько серьезными, чтобы выкладывать все свои тайны.
Такой вывод ошеломил его настолько, что Доре невольно сбился с взятого им тона бесстрастного комментатора.
– … моя глупость, – боясь, что Жерар заметит его состояние, он торопливо закончил рассказ и настороженно скосил глаза на свои ботинки.
– Так, – Жерар встал, прошелся по комнате, – возможно… хотя именно твоя глупость вас и спасла, – он дождался, пока мужчина поднимет голову, и выложил, – сначала вас искали дома.
– Что?! Но как?…
– Не знаю… Информация поступила не через мою службу, – Жерар остановился у выходящего во двор окна, – всё прошло по первой категории секретности.
Жан мало что понял, кроме главного, что дело – дрянь.
– И ещё какая, – подтвердил Жерар, – очень похоже на работу хорошо внедренного провокатора. Вот что, – Жерар вернулся к столу, отодвинул стул и сел напротив, – тебе надо уезжать. У меня есть возможность переправить тебя в Швецию.
– А её?
– Сейчас её нельзя трогать. После, когда поправиться, может быть. Ни ей, ни тебе в городе оставаться больше нельзя.
Жан покачал головой.
– Я не хочу уезжать из страны… есть возможность попасть к партизанам?
– Есть… Вот твои новые документы, – Жерар выложил на стол бумаги, – и билет. Поезд через, – мельком взглянул на часы, – семьдесят пять минут. На вокзал тебя отвезу я. На месте тебя встретят. Человек назовет тебя твоим новым именем.
«Знал, – понял Доре, – и это он знал».
– Ясно. Я могу… – засовывая документы во внутренний карман пиджака, Доре встал.
– Да. У тебя десять минут.
Целых десять минут, восемь из которых он просидел, молча держа её за руку.
Девушка спала. Возможно, так было лучше. Он никогда не любил прощаний. Не любил нервной суеты, дежурных фраз, томительного состояния, которое неизбежно возникает при расставании даже между очень близкими людьми. Не любил скомканных объяснений, почти насильно вырванных признаний.
Что бы он решился сказать Этьене, если бы она могла услышать?
Возможно, ничего.
Что бы она могла ему ответить?
Возможно, тоже ничего.
Нет! Так было лучше.
– Этьена… – он прижал её ладонь к своей щеке, – мне пора… я вернусь и найду тебя, обещаю.
Конец первой книги.
