— Ты такая красивая, — с чувством сказал он, а потом нежно поцеловал ее в щеку и отставил в сторону правый локоть, предлагая хвататься за него.
3
Тут же и перрон перестал быть пустым: подошла электричка, и черно-белое, заполненное снегом, но одновременно пустое пространство заняли плотные, темные кляксы людей.
Теперь Вестник и Рита не были двумя чудаками, стоящими под густым снегом на пустом перроне. Теперь они, как и все, под руку и склонив головы, чтобы снежинки не били в лицо, брели к зданию вокзала. Со стороны Вестника Рита чувствовала тепло и инстинктивно жалась к нему, словно кошка к батарее.
Вестник молчал, от этого становилось спокойнее. Рита подумала, что могла бы идти так очень долго. Она шла бы под снегом и, наверное, научилась бы в конце концов гордиться тем, что красива, как Снежная королева, если бы не смутная тревога. Не за себя. Почему-то за Сашу.
Она стала раздумывать, откуда же могла возникнуть такая тревога, и даже слегка наклонила голову набок, будто пыталась услышать ответ в собственной голове.
Плотно застегнутая в пуховик низкая толстая женщина, каких много в каждой толпе, толкнула ее под локоть, Рита покачнулась, крепче вцепилась в Вестника и только тут поняла, что он что-то говорит.
— Что? — растерянно спросила она.
— Я спрашиваю, куда бы мы могли пойти?
Рита замолчала, не зная, что ответить, и чувствуя, как в груди у нее поднимается ощущение вины пополам с легким холодноватым страхом, которые всегда возникали, когда на экзамене она вытягивала билет, ответ на который знала смутно.
Вестник был жесток. Он внимательно смотрел на нее, и, как только почувствовал, что Рита не находит ответа, спросил:
— Может быть, пригласишь меня к себе?
Рита споткнулась, отшатнулась в сторону — может быть, нога ее наступила на комок смерзшегося снега, — но Вестник не отпустил ее от себя, локтем прижал Ритину ладонь к своему горячему боку.
— У меня же муж… — шепнула Рита. — Дома.
— И он…
— Нет, он для меня ничего не значит. Мы чужие люди, просто живем в одной квартире. Для меня это просто неудобно — вот так вот приводить…
И тут она вспомнила исхудавшее Витино лицо и непроизвольно подумала, что хорошо было бы оказаться сейчас дома. Выяснить, почему он не пошел на работу и не болен ли он…
— А еще у меня дочь, — добавила она и почти обрадовалась тому, что нашла такой весомый, такой неопровержимый аргумент. Что-то, связанное с дочерью, ее тревожило, и Рита пыталась понять, что именно, но Вестник снова перебил:
— Тогда давай я отвезу тебя в особенное место.
Они зашли в здание вокзала. Вестник отряхнулся сам, потом стал смахивать снег с Ритиных волос — даже уже не снег, а крупные капли талой воды.
Рита тоже сделала несколько вялых движений рукой, потом снова взяла его под локоть. Перед ними был подземный переход — с низким потолком, выщербленным бетонным полом и стенками, обитыми мрачным гофрированным железом, кое-где расписанным граффити.
Ступая на первую ступеньку, Рита подобрала свободной рукой полы длинного пальто. При этом она взглянула вниз, и переход показался ей таким темным и низким, что она запаниковала. Ее голова стала поворачиваться к ярко освещенному холлу перед кассами, но тут какой-то голос словно сказал ей прямо в ухо: «Не оборачивайся». Это было похоже на игру в Орфея: оглянешься — никогда не поднимешься наверх из темных глубин.
Она не смогла. Уж если Орфей не смог, что было говорить о простой преподавательнице английского? Рита обернулась к свету, и ощущение у нее было как у тонущего, который в последний раз вырвался на поверхность и вдохнул полную грудь свежего, влажного морского воздуха.
Она почти поняла, почему беспокоится о Саше, но времени додумать эту мысль до конца у нее опять не хватило.
Ритина нога подвернулась. Рита обрушилась на ступню всем весом, чувствуя резкую боль, а еще — как слабнут колени и как все тело кричит: упади, упади, только не нажимай больше. Но Вестник поймал ее, не дал упасть, и, прежде чем Рита перенесла вес на правую ногу, ей пришлось опереться на больную левую, и в глазах от боли потемнело. Когда сознание прояснилось, оказалось, что они уже внизу, в подземном переходе, и Вестник держит ее на руках.
— Смотри-ка, — сказал он, весело подмигивая, — за тобой глаз да глаз. Ну ничего, буду носить тебя на руках до конца твоей жизни.
— Не надо, — слабо запротестовала Рита, пытаясь встать на ноги, но он прижал ее к себе и не отпустил. Ее ненакрашенные губы прислонились к шершавому драпу пальто, нос вдохнул терпкий запах влажной ткани, и вдруг этот слабый запах показался Рите удушающим. Она закашлялась и отодвинула лицо.
— Тише, — сказал ей Вестник, словно говорил с ребенком. — Я донесу тебя до такси.
Он быстро зашагал вперед, неся Риту словно пушинку. Раньше ей нравилось чувствовать себя маленькой рядом с мужчинами, но сегодня чувство было иным: будто из-под ног уходила земля.
— Слушай, — сказала Рита, когда Вестник стал подниматься к выходу, — тебя и правда зовут Михаил?
— Майкл, — ответил он, и Рита заметила, что дыхание у него почти не сбилось, — как на аватаре. Михаил. Твой ангел-хранитель.
Уличный снег снова ударил Рите в лицо, заставил схватиться за лацкан пальто и спрятать лицо у него на груди.
А он, не сбавляя темпа и не переводя дыхания, словно какой-нибудь Арнольд, понес ее через закрытую для машин привокзальную площадь к стоянке такси. Подошел к машине, открыл заднюю дверцу, уложил Риту на застеленное старым, мятым покрывалом сиденье, потом сам уселся рядом, усадил ее поудобнее и, наклонившись к водителю, буркнул ему в ухо какой-то адрес. Рита не расслышала какой, потому что снова вспомнила про Сашу…
Такси медленно тронулось, затикал поворотник, таксист наклонился к рулю, всматриваясь в непрерывно текущие слева машины, Вестник — Майкл, Михаил — Рита не знала, как хочет его называть, — обнял ее за плечи, и Ритина голова удобно устроилась на его плече.
Машину покачивало. Вестник молчал, и у Риты наконец нашлось время подумать о дочери. Она прикрыла глаза и стала вспоминать сегодняшнее утро.
Исхудавший Виктор с тревожным блеском в глазах, ванная, кухня, коридор и закрытые двери… Закрытая дверь в Сашину комнату — вот что настораживало. Рита напряглась, выпрямила спину, и ей отчаянно захотелось, чтобы руки Майкла-Вестника на ее плече сейчас не было: рука мешала думать.
Закрытая дверь. Восемь утра. Уроки в школе начинаются в восемь пятнадцать. Саша не плескалась в ванной, не завтракала, не одевалась. И это значило, что либо она ушла еще до шести — куда? зачем? — либо ее вовсе не было дома.
