— Пастью дыши! Пастью! — орал всплывший рядом Вован.
Если ездить на спортбайке у Максима Т. Ермакова получалось все лучше и лучше, то дайвинг явно не был предназначенным ему занятием. Почему-то под водой, хотя Максим Т. Ермаков очень старался работать правильно, его все время заворачивало на спину. Вован, возникая из мглы, рубчатой клешней подкручивал на рукаве Максима Т. Ермакова какой-то вентиль; сразу вода обжимала тело, словно стискивала Максима Т. Ермакова в горсти. Это немного помогало держать равновесие между целлофановой поверхностью и густеющим дном; однако ласты никак не слушались, перепутывались, вязли, будто доски в глине, и в ушах надувались тугие, болезненно воспаленные погремушки. Хваленый костюм-«сухарь» оказался не таким уж непромокаемым: сваливая его с себя, после того как Вован принимал на грудь мокрый баллон, Максим Т. Ермаков всегда оказывался влажным, каким-то раскисшим.
— Да, плоховато у тебя получается, — рассуждал Вован, развалясь у поседевшего, веявшего серыми хлопьями костерка. — Не пойму, что с тобой не так. Чего ты все время заваливаешься? Будто у тебя центр тяжести гуляет по всему туловищу. Хоть еще один жилет-компенсатор надевай тебе на задницу.
После десяти дней почти ежевечерних тренировок в клочковатую голову Вована вдруг пришла светлая мысль.
— Так, а прыгать с моста в костюме, в ластах и с баллоном нельзя, правильно? — спросил он сам себя с величайшим удивлением, написанным на копченой физиономии. — Сразу раскроется весь художественный замысел.
— А я тебе об этом, бля, с самого начала говорил! — возмутился Максим Т. Ермаков.
— Ты не ори мне здесь, это я буду орать! — моментально вызверился Вован. — Ты предупредил, что плаваешь как мешок с говном? Не предупредил. Маску под водой я на тебя не надену никак. Ты об этом, бля, подумал? Мыслитель! Дышать, допустим, будем из одного баллона, свой октопус в пасть тебе засуну, обычная практика. Жить, короче, будешь. Но видеть — ни хрена!
— Ну а костюм? — буркнул Максим Т. Ермаков.
— С костюмом тоже получается проблема, — важно нахмурился Вован. — «Сухарь» нам, выходит, не годится. Ты дома будешь одеваться, надо сверху плащик, брючки прибросить, того-сего. А на «сухаре» ни один плащ не застегнется: хоть ты и сам толстый, но не такого же размера. И тяжелый он, «сухарь», ты когда через ограждение в нем полезешь, будет видно. Но главная падла в другом. «Сухарь» — он с воздухом, сам по себе плавучий. Ты в реку прыгнешь, а под воду сразу не уйдешь. Надо будет воздух стравить, это минуты три-четыре. Кто хочешь заметит, что застрелившийся покойник плавает живой.
— И как нам быть? — спросил Максим Т. Ермаков, сдерживая бешенство.
— Как быть, как быть. Я должен знать? Режиссер у вас за что зарплату получает?! — Вован, бегая глазами, ломал и кидал в костер мелкие ветки. — Ладно, допустим, есть вариант. Купим тебе другой костюм, для подводной охоты. Неопрен семь миллиметров, лето, не замерзнешь. Это мне лежать под мостом и ждать тебя неизвестно сколько. Потом, груза другие нужны. Возьму тебе «сковородку», опять же охотничью, она на ремнях, хоть под пиджак носи. Но есть еще один интересный вопрос. Я тебя, выходит, чисто на буксир беру под водой. Я тебе, получается, буксирная баржа, помимо всех других хлопот. Это тяжело!
— Ну и что? Так и договаривались, разве нет?
— Не помню! — отрезал Вован. — А если я не помню, значит, такого не было. Короче: с тебя восемьсот на груза и костюм плюс дополнительно штука лично мне. Долларами и вперед. А не хочешь, как хочешь. Можешь прыгать лягухой во всем снаряжении, только ластой за оградку не зацепись.
Максим Т. Ермаков тяжело вздохнул. Деньги он со счета снял, и если вычесть все затраты на подготовку затеи, то на шесть месяцев лежки остается не так уж и много. Можно сказать, впритык. Вован ждал, поигрывая желваками и пуская папиросный дым из стянутых ноздрей. За его спиной ждала, с горой посуды в тазике, верная Надя: шла мимо, остановилась на звук разговора и замерла, с выражением робости и надежды в серых, широко раскрытых глазах.
— Ладно, уговорил, — проворчал Максим Т. Ермаков.
Надя просияла, страшно смутилась и потрусила к воде, на ходу прихлопывая на сливочной шейке алого комара. Вован расслабился, отхлебнул из закопченной железной кружки черного чифирю.
— Ты пойми, я не только тебя на себе поволоку, еще и дополнительно с тобой работать буду, — проговорил он добрым голосом, расшибая палкой искрящее пламя. — Начнем, значит, теперь погружаться с тобой по-другому.
И началось «по-другому». Новый гидрокостюм оказался тесноват: натянув его, Максим Т. Ермаков чувствовал себя туго набитой подушкой. Теперь он плюхался в пруд с голой головой, которую вода глотала заживо и сразу принималась давить, куда-то проталкивать мягкую, зыбкую добычу. Вкус пруда был гнилостный, немного рыбный, немного капустный; он теперь всегда стоял в распухшей, насморочной носоглотке. Максим Т. Ермаков крепко зажмуривался в воде, но все-таки приоткрывал глаза, когда нашаривал руками твердое; по большей части этим твердым был Вован, мутно-темный, бурлящий, как чайник, монстр с литровой стеклянной мордой, который валял Максима Т. Ермакова, будто безвольную куклу, куда-то заводил ему негнущиеся руки, а потом, как следует встряхнув, совал в полураздавленный рот отвратительно твердый, скрипучий загубник; тогда, наконец, вместе с непомерным глотком взбаламученной жижи, в полуутопленного человека начинал поступать кислород. Научиться не перхать в воде было почти невозможно, наладка благополучного дыхания зависела, похоже, от поведения какой-то трусливой перепонки под ребрами, с которой Максим Т. Ермаков не мог совладать. Оставалось только надеяться, что в нужный момент все пройдет благополучно. Максим Т. Ермаков весь пропитался прудом, носил его в себе — ходил булькающий, с илом в ногах и с холодным карасиком, трепещущим в желудке; ему казалось, что если человек на восемьдесят процентов состоит из воды, то в его персональном случае эта вода именно из того пруда, где Вован, вошедший в раж, не уставал его топить.
— Тяжело в учении, легко в бою, — приговаривал Вованище, вытягивая елозящего и блюющего Максима Т. Ермакова в заросли осоки, игравшие роль загаженного бережка под Нагатинским метромостом. — Ничего, еще недельку-другую поныряем, а потом в кино сниматься будем.
Прежде чем «сниматься», следовало решить еще кое-какие насущные вопросы. Вопрос номер раз: на кого писать завещание? Ответ был один: на Маленькую Люсю. Только про нее Максим Т. Ермаков знал наверняка, что она не скрысит наследство, передаст до копейки, еще и постесняется взять комиссионные.
