— Расскажи...
— В другой раз, — твердо сказал он. — Сначала мы должны найти твое животное-проводник. Такое должно быть. Должно быть животное, которое постоянно наблюдает за тобой...
— Сломанный Парень, — прервала его Таллис. Она поняла это еще в своей комнате, несколько часов назад, когда Скатах впервые заговорил о гурле. — Но имей в виду: он жил в округе еще до моего рождения.
— Конь? — спросил Скатах.
— Олень.
— Ждал тебя, — уверенно сказал юноша. — Его послали ждать. Скорее всего ты сама.
— Разве такое может быть?
— Попытаюсь объяснить, — ответил он. — Годы, месяцы... в лесу они не имеют смысла. Когда я уходил, отец предупредил меня только об одном: разные части леса живут с разной скоростью. Поэтому в лесу все времена года перепутаны.
— Я должна найти зиму. Я точно знаю, что найду Гарри именно там.
Скатах успокаивающе улыбнулся.
— Конечно. И я сделаю для этого все, что в моих силах.
— Но я не могу бросить дом! — громко сказала Таллис с паникой в голосе. Курундолок зашевелился под толстыми шкурами, потом опять уснул. Таллис вспомнила слова отца. Мы не вынесем, если потеряем тебя; не после потери Гарри.
Она много лет пыталась заставить родителей поверить ей, понять ее, и в первый раз — в этот самый вечер, до того, как земля стала рожать камни и птиц — они согласились пойти с ней и посмотреть на то, что не давало ей покоя.
Она предаст их, если уйдет сейчас.
И разобьет их сердца.
Скатах, освещенный пламенем гаснущего костра, внимательно посмотрел на нее. Наконец он тихо спросил:
— На какое время ты можешь позволить себе уйти?
— Не поняла...
— Ты можешь уйти со мной на день?
Она никогда не думала о таком.
— Конечно.
— На два?
— Семь дней, — сказала она. — Они будут волноваться. Но если я дам им знать, что меня не будет только неделю, за это время они не сойдут с ума. Если я вернусь через неделю...
Скатах наклонился вперед и многозначительно поднял палец.
— На краю леса, не в чаще, ты можешь прожить месяц, а в твоем мире пройдет неделя. Отец был уверен в этом.
Таллис вспомнила дневник Хаксли и запись об отсутствии Уинн-Джонс.
— Месяц чтобы слушать, смотреть и спрашивать, — продолжал Скатах. — За месяц ты вполне можешь узнать, где держат твоего брата. Ты уйдешь на четыре недели, а вернешься через одну. И ты можешь уходить и возвращаться, используя собственные таланты. А я смогу попасть домой, с твоей помощью. Что скажешь?
— Нам нужен Сломанный Парень. Я должна отметить его...
— Он придет, — уверенно сказал Скатах.
Таллис улыбнулась и кивнула.
— Я согласна, — сказала она.
— Тогда давай спать. Завтра нас ждет трудное путешествие.
Несколько раз она видела Сломанного Парня в сумерках, дважды на рассвете, но никогда днем или ночью. Так что она последовала совету Скатаха, завернулась в грубое шерстяное одеяло, свернулась у горячих угольков костра и устремилась в сон.
И желанный отдых пришел к ней, усталой и растерянной. Ей снилось, что она, как призрак, летит через густой лес, вылетает на широкое горлышко и через глубокое ущелье с отвесными склонами глядит на странный замок, возвышающийся на лесистых утесах в миле от нее. Она опять поворачивается лицом к лесу, но деревья ускользают в сторону и к ней устремляется огромная стена из снега и льда, приливная волна зимы. Перед ней, спасая свою жизнь, бегут несколько человеческих фигурок.
Они пробегают мимо, от них пахнет смертью. Среди них ребенок, несущий маленький деревянный тотем, совсем не похожий на огромный гниющий идол в саду разрушенного дома. Ребенок кричит: райятук. Снег настигает их. Они барахтаются в нем и громко кричат, и Таллис тоже кричит, стараясь подняться над крутящимся льдом; она хватается за холодные мертвые ветки деревьев и карабкается к свету, а жидкая зима пытается утопить ее.
Сражаясь с набегающим приливом она видит пещеру, зев которой широко открыт. Рев оглушает ее.
Звериный рев, он все ближе и ближе...
Опять и опять, и она узнает его. Она почти утонула, но кто-то трясет ее; друг, он заставляет проснуться...
Проснись... проснись...
Она открыла глаза, но часть ее продолжала спать. Огонь еще мерцал, его сладкий дым поднимался в ночное небо. Около нее на корточках сидела женщина. Образы из сна закувыркались, огонь мерцал и менялся. Проснулась, но еще сплю. Таллис оказалась мире, расположенным между двумя состояниями сознания, где ходят мифаго, где женщины-габерлунги легко могут дотянуться до нее.
Шшш, сказала Белая Маска.
Старая рука на молодом лбу, гладит мягкую кожу. Сознание Таллис течет через летнюю ночь как быстрая сверкающая река, вода в которой — поток слов; мимо скользят берега, наполненные образами из легенд: зверями, людьми, высокими каменными замками и странными пейзажами.
Шшш, сказала Белая Маска.
И Таллис почувствовала, как в ее текущее сознание вливается история, оставляя отпечаток простоты, силы, древности... Та самая история, вытекшая из начала, из источника, из магии... И в ней была музыка: в порывах ветра, в хлопанье шкур о деревянные рамы, в ударах камня о камень. И в криках охотников, глядевших в лицо смерти в ужасное время льда и кошмарных животных; они шли на юг по замерзшим рекам, в поисках места, где можно найти еду и согреться...
Снег хранит старую память.
Земля помнит все.
Мы прошли через бурю к концу неудавшейся охоты.
Ясень замерзла, устала, состарилась.
Мы поместили ее в лоно снега.
Мы выдохнули наши души на ее бледную кожу.
Она запела о великих охотах.
Она запела об огнях в больших убежищах.
Она запела об огнях, которые горят бесконечно.
Юный Арак держал костяной нож.
Он вырезал деревянный глаз для умирающей Ясень.
Он вырезал лицо Ясень на живом дереве.
Мы поставили новый глаз Ясень на ее замерзшее тело в снежном лоне.
Новое дерево посмотрело на Ясень.
Буря разделила нас, клан от клана, род от рода.
Когда земля открылась, мы были молоды.
Мы обнимали темноту и безопасность.
Наш огонь почти погас.
Волки размером с медведя убегали от снега.
Медведи, кусающиеся как волки, умирали на ходу.
Замерз гордый олень.
В глазах оленя застыла память о стаде и охоте.
В наших телах текла холодная кровь.
В черных деревьях вода стала льдом.
Деревья стояли холодные и безжизненные, как камни.
Дух солнца не утешал нас теплом.
Наши животы наполнил холод.
