Когда он проснулся, букет цветов обрадовал его, как обра довало бы появление самой Юв. Он взял цветы — и увидел привязанную к букету записку. Буквы то сливались, то, приплясывая, перевертывались. Браун прочел с трудом:
«Дорогой мой Реми! Меня не пускают к тебе, но мы непре менно увидимся. Верь профессору, мой любимый. Твоя Юв».
Ему представилось: он под руку с Юв входит в церковь, полную торжественности и таинственности, слабо освещенную свечами. Он никого не пригласит. Будет только мать Юв, ее близкие и родные.
Вот они подходят к алтарю, где их ожидает священник.
«Рабелиус!» — вдруг вспомнил Браун, и сразу же картину бракосочетания, полную торжественной святости, заслонило худенькое личико Эрики Зильтон, стыдливое и мокрое от слез. Она сидела вот здесь и рассказывала о Рабелиусе, как он оскорбил ее…
Нет, Браун не пойдет в церковь, он не хочет, чтобы Рабе лиус брал за руку Юв, смотрел на нее, благословлял их. Надо выбросить мысли о церкви, не стоит тратить времени на нее. И вообще, как глупо думать о женитьбе. Ведь скоро снова смерть…
Мысль о неизбежной смерти вызвала сожаление, что он не дома, на родине, а в Атлантии.
«Пусть меня отправят самолетом на родину. Лучше там умереть. Может быть, я успею повидать отца и мать, проститься с ними. Меня похоронят на родной земле. Все-таки легче старикам. Да, хочу умереть на родине… Надо бы сказать отцу, пусть не морочит людям головы крепостью своих антиатомных убежищ и дополнительными фильтрами; хватит наживать на обмане деньги. Пусть на склоне лет своих живет честно. А сколько осталось жить им? Война перекинется и на родину. Да, да, война, о которой говорил Фромм. О войне сказал профессор. Могут ли быть счастливы мои родные, Юв, ее мать и отец, если начнется война?»
Мысль эта отстранила все другие мысли. Он предчувствовал назревающую катастрофу. Война может возникнуть в любую минуту. Может быть, сейчас уже по приказу Фромма подвешиваются атомные бомбы к самолетам. Их сбросят, а в ответ сразу же полетят ракеты еще большей разрушительной силы. Что стоит одна человеческая жизнь, когда весь земной шар…
«Вы должны совершить подвиг», — вспомнил он слова профессора. Взглянул на записку Юв: «Верь профессору».
У Брауна возникла непривычная мысль о необычном подвиге — каждый военный мечтает о подвиге, но не о таком…
Как совершить этот подвиг?
Он может говорить, и его речь можно записать на пленку. Но голос его ослаб и стал, вероятно, неузнаваемым. Нет, магнитофонная лента, как и патефонная пластинка, в таком серьезном деле не годится.
Выступление на митинге, на каком-нибудь многолюдном соб рании? Никогда в жизни он не произносил речей, да и не было сейчас сил для этого.
В палату вошел низенький курчавый человек, вероятно, по мощник профессора. В руках он держал шприц. Это он сделал укол, и Браун скоро почувствовал себя значительно лучше. И сейчас рад был его приходу.
Сделав укол, человек сказал:
— А сейчас придет ваша невеста.
Юв! Она была удивительно красива в широком белом халате, накинутом на плечи.
Она села на край кровати. Вдруг он приподнялся с постели, схватил ее за руки.
— Юв, нельзя терять ни минуты. Дайте мне скорее одеть ся…
Она положила ему на лоб руку.
— Реми, тебе надо лежать. Меня впустили с условием, что ты будешь вести себя спокойно.
— Нет, нет, — протестовал он. — Время, время, уходит! Дайте мне костюм. Мы едем сейчас же…
— Куда?
— Ты повезешь меня в студию. Да-да, я хочу выступить. Чтоб все видели и слышали…
Он говорил горячо, громко. Вошел Галактионов. Шельба ска зал:
— Он придумал очень хорошую штуку — выступить по телеви дению. Это было бы здорово!
— И вы полагаете, что это разрешат? — усомнился Галактио нов. — С этим и на порог не пустят.
Браун слушал их, сжимая руку Юв. Слова профессора поверг ли его в уныние. Он понимал, что не простое дело говорить перед всеми телезрителями Атлансдама.
— Юв, — тихо спросил он, — ты не можешь помочь?
Она отрицательно покачала головой.
— Предоставьте это мне, — стал горячо убеждать Галактио нова Шельба. — Я когда-то умел улаживать дела. Не улыбайтесь скептически, коллега. Жильмаро — не Доминак. Директора телецентра и его компанию я немного знаю.
— Если бы это удалось, лучшего и не придумать, — сказал Галактионов. — Желаю вам успеха. Мне, конечно, ехать йельзя — мое появление может испортить все дело. Кроме того, я дал подписку — находиться только на квартире и в институте. Я сяду к телевизору, буду обдумывать свою речь на суде и ждать вашего выступления, капитан Браун.
— Господин профессор, — воскликнул оживившийся Браун, — только бы мне удалось сказать свое слово, клянусь, вам не придется идти в суд, никто волоса на голове вашей не тронет.
Брауну принесли его одежду — военный костюм. Голова его была забинтована, фуражку удалось одеть с трудом. Он хотел быть в парадном костюме, в котором ехал на встречу с невестой. И когда он встал рядом с Юв, лицо которой было и печальное и торжественное, вспомнились недавние мечты о венчании в церкви. И он почувствовал, что именно сейчас прочнее брачных уз, освященных церковью, соединились их судьбы и пути в жизни, как бы ни была для него жизнь коротка, прекрасна, тяжела — все равно навсегда,
МАШИНЫ ИДУТ ВВЕРХ КОЛЕСАМИ
Шельба сидел рядом с Максом. Браун нолулежал на заднем сиденье, рядом была Юв. Обернувшись, Шельба сказал:
— Вы слишком много говорили и волновались. Сейчас, пока едем, постарайтесь ни о чем не думать.
Телецентр находился за городом. Чтобы проехать туда на машине, требуется минут двадцать. Но кончился рабочий день, улицы были запружены автомашинами, они задерживались перед светофорами, и на вынужденные остановки уходило много времени.
Браун отдыхал, откинувшись на сиденье. Все решено, и все, кажется, продумано. Только бы хватило сил!.. Он видел себя в зеркале, укрепленном впереди машины. Тот же Браун в отлично сшитой форме с погонами капитана, то же лицо, только без здорового румянца, — все, знающие его, непременно убедятся, что это именно он.
Беспокойство доставляла фуражка, никак не желавшая дер жаться на забинтованной голове, — она то и дело сползала. Браун не чувствовал ее на голове и часто брался рукой за козырек.
У очередного светофора машина остановилась, скрипнув тор мозами и присев. Браун качнулся вперед, фуражка сползла на лоб. Браун потянулся рукой, чтобы поправить ее. Но рука на половине пути вдруг изменила направление, и Браун ухватил себя за правое ухо. Удивленный и раздосадованный своей неловкостью, он повторил попытку, но на этот раз поймал свой нос. Это могло показаться забавным, если бы он не помнил, как в его глазах неожиданно переворачивался вверх ногами профессор. Браун закрыл глаза. Когда он снова открыл их, то сквозь стекло увидел людей, медленно идущих по тротуарам. Мелькали вывески кафе и ресторанов. Люди заходили в двери или рассаживались на легких стульях прямо на тротуаре, под натянутым тентом, чтобы выпить прохладительного. Слева проносились встречные машины. В иных местах над улицей висела дорога электрички, мелькали вагоны. Громадный город был полон движения и грохота. Гром подействовал на Брауна угнетающе, опять в глазах начала мелькать какая-то чертовщина. Вот навстречу мчится огромный грузовик, кузов его заполнен ящиками, они возвышаются над кабиной. Кажется, автомашина, управляемая Максом, нацелена прямо на этот грузовик. Ни тот, ни другой водитель не отворачивает. Вот между радиаторами осталось пространство в пять метров, два метра. Столкновение неизбежно! Грузовик вдруг на полном ходу переворачивается, колеса крутятся вверху, и над ними черное, блестящее, как асфальт, небо…
