— Максим Терентьевич, соблаговолите сообщить, где в данный момент находится ваше личное оружие, — произнес он с холодным бешенством, глядя Максиму Т. Ермакову в переносицу.
— При мне, где же еще, — буркнул Максим Т. Ермаков. Интересно, как они это себе представляли: он отстреливаться должен был от Маринки или что?
Под немигающим, опасно искрящим взглядом государственного урода Максим Т. Ермаков потянулся к своему портфелю, который, как больная печень, был при нем неотлучно. Замок, не открывавшийся много недель, козлил. Наконец Максим Т. Ермаков справился с мелким кривым механизмом; из портфеля пахнуло кожаной затхлостью, пенициллиновым духом забытого внутри, заплесневелого гамбургера. Запустив руку за предметом, составлявшим убедительную тяжесть портфеля, Максим Т. Ермаков, к своему глубочайшему изумлению, вытащил мраморную подставку письменного прибора, завернутую в слипшуюся дамскую шапочку для душа.
— Ваш пистолет изъят у гражданки Егоровой, только что в вас стрелявшей, — ровным голосом сообщил Зародыш.
— А то я без вас не догадался, — огрызнулся Максим Т. Ермаков, выбивая из портфеля завитые бумажки, лохмотья с пожелтелым костяным анальгином, табачную труху.
— Возьмите, — Зародыш протянул, рукоятью вперед, полузабытый, кисло воняющий ПММ. — Вы проявили преступную халатность, и я ради вашего блага надеюсь, что подобный вопиющий случай впредь не повторится.
— Ой, как напугали! Ой, как страшно! А позвольте вам напомнить, господин Кравцов, что я в вашем спецотделе не работаю. И личного оружия у вас не просил, хотите — оставьте себе, — нагло, во всю ширь обсыхающей под солнцем физиономии, улыбнулся Максим Т. Ермаков. Но пистолет взял.
Да, хорош бы он был, если бы, взгромоздившись на ограждение моста и глядя в реку, целил себе в висок из указательного пальца. Нет пистолета — нет десяти миллионов долларов. Но какова Маринка! И правда ведь стреляла, срок себе схлопотала, на зону пойдет. Не пожалела своих дизайнерских тряпок, которые выйдут из моды, пока она на зоне будет шить рабочие рукавицы.
— А с гражданкой Егоровой как предполагаете поступить? — незаинтересованно спросил Максим Т. Ермаков, сосредоточившись, в свою очередь, на переносице спецкомитетчика, на которой словно была отчеканена римская цифра.
— По всей строгости закона, — бесстрастно ответил государственный урод.
— Вот ни хрена себе! Это ваши гребаные игры, Маринка тут при чем? Вы ее спровоцировали, дуру, засрали ей мозги! И не только ей, между прочим! В меня уже стреляли раньше, вы в курсе? От уха кусок отстригли. А эти жертвы катастроф с игрушечными пистолетиками? Где гарантия, что какой-нибудь отец покойного семейства не пальнет в меня по-настоящему? Его тоже будете сажать?
— Будем, — холодно подтвердил Зародыш. — Все дело в причинно-следственных связях, для которых вы представляете собой злокачественный узел. Один из важнейших механизмов связи причины и следствия — закон. И мы его будем соблюдать в этот нежный период, нравится нам или нет.
— Ладно, — Максим Т. Ермаков непроизвольно стиснул взмокшую рукоять пистолета. — От меня заявления не ждите. И свидетельских показаний тоже не дам.
— Ваше заявление не потребуется, — высокомерно сообщил головастик. — Напоминаю, если вы не заметили, что жертва преступления не вы, а другой человек. Кроме того, хотелось бы надеяться, что вы не сможете дать свидетельские показания по объективным причинам. По причинам, так сказать, отсутствия среди живых.
— Ой, правда, вы так надеетесь? — Максима Т. Ермакова затрясло от нервного смеха, так, что он ощутил на ребрах изрядный вес собственного жира. — Может, мне прямо щас застрелиться? Пистолетик-то перезарядили для меня? А то сам я не умею, гражданин начальник!
Государственный урод собрал на месте глаз глубокие коричневые складки, похожие на мякоть компотной груши, и улыбнулся мечтательной улыбкой, от которой у Максима Т. Ермакова похолодело под сердцем. Над мертвым социальным прогнозистом исполнял журавлиный танец долговязый тип с фотокамерой, щелкая ею убитому в лицо, словно пытаясь с ним поговорить на птичьем языке. Тем временем во двор, лучась и плача райски-синей мигалкой, въехала по длинным серебряным лужам «скорая помощь». Медики, все с усталыми, раздавленными лицами, поволокли из кузова носилки. Фотограф, завершив последнюю клекочущую серию щелчков, сделал медикам пригласительный жест. Но это его интеллигентное движение было резко перечеркнуто взмахом леденистой лапы государственного головастика: вся картинка замерла, скукожилась, медики попятились к своей машине, какая-то женщина, у которой из-под медицинской шапочки свесились пряди серых высосанных волос, в изнеможении присела прямо на поребрик.
— Прошу вас внимательно взглянуть сюда, — обратился Зародыш к Максиму Т. Ермакову, указывая на погибшего. — Будьте добры сформулировать, в чем разница между вами и этим человеком.
— Он мертвый, я живой, — быстро ответил Максим Т. Ермаков и при попытке судорожно набрать в легкие воздуха ощутил всеми ребрами призрачное электрическое объятие.
Государственный урод немного помолчал. На переносице его к римской цифре V прибавилось сразу две единицы: это, наряду с витиеватой вежливостью, служило, вероятно, признаком крайнего бешенства, какое только мог себе позволить холоднокровный фээсбэшный чин. Наконец, он проговорил, выдавливая слова:
— Его зовут Саша Новосельцев, ему не исполнилось тридцати, и у него…
— Остались жена и двое ребятишек, — подхватил Максим Т. Ермаков с глумливой улыбкой.
— Остались жена и маленький сын, — злобно подтвердил государственный урод. — А разница между вами вот какая. Сегодня лейтенант Новосельцев просто и буднично сделал то, чего мы добиваемся от вас много месяцев. Продумываем сценарии, танцуем вокруг вас сложные танцы, тратим без счета государственные средства — уж извините, что не вам в карман. Лейтенанту Новосельцеву никто не обещал ни миллионов, ни посмертной славы. Его никто не выделял, не говорил ему, что он особенный. Он собой закрыл вас от пули, тем сохранил возможность остановить волну негатива. Просто взял и сделал это. А вы, почему вы не можете? Чем ваша жизнь ценнее, чем его жизнь?
— Тем, что она моя, сколько раз можно объяснять, — терпеливо проговорил Максим Т. Ермаков. — Наверное, этот ваш Новосельцев был хороший мужик. Если бы он, перед тем как пойти работать в ваш комитет, посоветовался со мной, я бы, может, его отговорил. Но нет, он к вам поперся. А потом еще женился и родил ребенка. И кто ему виноват, я виноват? Я представления не имею, почему он сегодня прыгнул под пулю. Вот честно — даже вообразить не могу. Я не был знаком с Новосельцевым ни единого дня. Но вот я пытаюсь представить своих знакомых, как они, значит, жертвуют собой, — и, вообразите, ни с одним не получается. А я, между прочим, знаю в Москве сотни людей. Умных, креативных, умеющих зарабатывать. И что, все они ненормальные? Неправильные? Если уж вам важна апелляция к народу — то народ вот такой. Такой, как я.
