– Да, сэр!
Бирманцы, несущие странный груз, тяжело топали по коридору. Переступив порог, первый грузчик поскользнулся и едва не упал – наступил на один из раскатившихся белых шаров. В комнате бирманцы опустились на колени, бережно положили ношу на пол и, сложив ладони, почтительно склонили головы. Вестфилд бросился к свертку и отвернул край тряпичного кокона.
– Господи! Ничего себе! – сказал он, как-то не слишком удивившись. – Эх ты, мальчонка наш несчастный!
Лакерстин, глухо замычав, отступил в дальний угол. С той секунды, как сверток вынули из лодки, все знали, что это. Тело Максвелла, чуть не в куски изрубленное дахами родичей того парня, которого он застрелил.
22
Гибель Максвелла потрясла Кьяктаду. Эхо этого потрясения прокатилось по всей Бирме, и случай – «жуткий случай в Кьяктаде, помните?» – обсуждался еще много лет после того, как имя самого зарубленного молодого инспектора лесов было забыто. Личным горем смерть Максвелла никого не опечалила. Что ж, еще один «славный парень» из бирманского легиона славных парней, с кучей приятелей, без единого друга. И тем не менее товарищи отнюдь не остались равнодушными, возмутившись, а первое время просто обезумев от гнева, – убит белый! Какой англичанин на Востоке при этом не содрогнется? Бирманцев хоть сотнями коси, но поднять руку на белого! Злодейство! Кощунство! Труп несчастного Максвелла, несомненно, требовал мести. Оплакали эту гибель лишь искренне привязавшийся к молодому англичанину бирманец-лесничий, который доставил тело, да кое-кто из слуг.
Нашелся и тот, кого смерть Максвелла необычайно порадовала.
– Истинный дар небес! – разъяснял жене У По Кин. – Я сам не мог бы устроить лучше. Нужна была эффектная, с кровью, деталь, чтобы этот бунт приняли всерьез. И пожалуйста, как по заказу! Скажу тебе, Кин-Кин, есть, видно, какая-то высшая сила, которая оказывает мне покровительство!
– Стыда у тебя нет, вот что! Не пойму, как ты можешь такое говорить? Неужели не боишься убийство взять на свою душу?
– Я? С какой стати? Я-то и цыпленка никогда не зарезал.
– Ты ищешь выгоду от смерти бедного мальчика.
– Выгоду? Разумеется. А почему бы нет? Кто-то кого-то решил убить, и мне от этого большая польза, так разве я виноват? Рыбак живую рыбку из воды выловил – очень неправедно он поступил. Но существует ли запрет есть рыбу? Нет такого. Так почему бы рыбку, раз она уже мертва, не съесть? Получше, милая моя, вникай в священные установления жизни!
Похороны состоялись на следующее утро. Присутствовали все европейцы, за исключением Веррэлла, занятого обычной тренировкой на траве плаца, почти напротив кладбища. Гражданскую панихиду проводил мистер Макгрегор. У могилы, сняв пробковые шлемы, стояла горстка англичан, потея в темных костюмах, вытащенных со дна сундуков. Резкий утренний свет с особой беспощадностью высвечивал понурые фигуры в нелепой слежавшейся одежде. На лицах у всех, кроме Элизабет, читались морщины и прожитые годы. Отдать долг покойному пришли также несколько чиновных уроженцев Востока, в том числе доктор Верасвами; правда, все они скромно держались на заднем плане. Маленький погост хранил шестнадцать надгробных плит: агенты лесоторговых фирм, сотрудники администрации, солдаты, погибшие в каких-то давних перестрелках.
«Вечная память Джону Генри Спагнэллу, офицеру Имперской военной полиции, унесенному вспышкой холеры, до последнего часа верно и стойко…» Флори смутно помнил Спагнэлла, что-то забормотавшего на койке в лагере и вмиг испустившего дух. В углу погоста теснилось несколько могил евроазиатских полукровок, с вешками деревянных крестов, оплетенных гущей усыпанного мелким оранжевым цветом ползучего жасмина; у корней обильно чернели дыры крысиных нор.
Завершив панихиду возвышенно-благоговейным прощанием, мистер Макгрегор достойно проследовал к выходу, держа у груди серый тропический шлем, заменяющий на Востоке черный цилиндр. Флори помешкал у ворот, надеясь на словечко Элизабет, но она прошла не взглянув. Все его сторонились. Он был в опале; после гибели Максвелла вчерашнее его отступничество виделось настоящей изменой. Эллис с Вестфилдом, достав портсигары, задержались у края могилы. До Флори доносились их голоса, усиленные резонансом не засыпанной еще могильной ямы.
– Боже мой, Вестфилд! Боже мой, как подумаю про беднягу, что тут в гробу, прямо кровь закипает! Спать не мог, понимаешь?
– Адское дело. Держись. Я тебе обещаю: парочку-то их парней мы за это повесим. За каждого нашего убитого получат по два своих.
– Два! И полсотни мало! Главное, сволочей этих с ножами найти, хоть со дна, хоть из-под земли! Имена есть уже?
– Ориентировочно. Все деревенские там знают, кто убил. Проблема одна – заставить это мужичье говорить.
– Господи, так заставь! Наплюй ты на проклятые законы, бей, пытай – развяжи гадам языки! Если какой свидетель нужен, я тебе за пару сотен монет найду таких, что все, что хочешь, подтвердят.
Вестфилд, вздохнув, покачал головой:
– Не пройдет. При всем желании не пройдет. У моей бригады средств дознания полный комплект: задницей на муравейник, перцу толченого кой-куда и прочее, но никак сейчас. Приходится блюсти закон хренов. Ладно, сделаем как полагается, с уликами. По всем правилам вздернем мерзавцев.
– Ну, отлично! Под арест, а если молчит, зараза, пулю в лоб – «при попытке к бегству» или еще что в этом роде! Только из кутузки не выпускать, мать их!
– Тут будь спокоен. Кого-нибудь точно прихватим. Уж лучше вздернуть не того, чем никого, – заключил Вестфилд, не подозревая о своей цитатной мудрости[45].
– Вот это дело! Спать не смогу, пока на виселице их не увижу, – приговаривал Эллис, покидая с приятелем кладбище. – Черт! В тень скорей, глотка напрочь пересохла.
Жажда томила и остальных, но не идти же в клуб выпивать сразу после похорон, и европейцы разошлись по домам. Четверо смуглых оборванцев с лопатами принялись закидывать яму сухими комьями и уминать над нею пыльный кривой холмик.
После завтрака Эллис, помахивая тростью, шел в свой офис. Жара пылала. Дома Эллис помылся и переоделся, но час в плотном черном костюме все-таки обернулся треплющим лихорадочным ознобом. Вестфилд со своей командой уже отправился на моторной лодке ловить убийц, приказав Веррэллу сопровождать его (не ради совершенно излишней помощи, а исключительно из принципа «пусть, паразит, попотеет!»).
Эллису было нехорошо, спину то и дело болезненно передергивало и от нестерпимого кожного зуда, и от пенившейся внутри злости. Всю ночь его душил гнев – белого убили! Посмели, мрази, твари ползучие! Грязные свиньи! Чем отомстить, чем их пронять до самых потрохов? Ну почему закон у нас слюнявый? Почему мы покорно сносим наглые оскорбления? Представить, что такое случилось бы перед войной где-то в колониях у немцев! Правильный народ немчура, знали, как обращаться с негритосами! Кнутом их драть из носорожьей кожи! Карательные меры! Деревню спалить, скот вырезать, поля выжечь и каждого десятого под расстрел!
