– Наверное. Да, – снова подтвердил он, и тень его взгляда скользнула по ее лицу. Так тень вора в ночи скользит по слабо освещенной комнате.
– Выходит, ты ее муж не только по закону, но и по сердцу, по справедливости?
– Я… – начал он и замолчал.
– А как же тогда я? – продолжала допытываться Алена. – Выходит, зря я тогда шла?
– Нет! Нет! Не зря! Ты очень дорога мне, как сестра родная дорога! – Финист взглянул на нее, и она бросила ему прямо в лицо:
– Что ж, и спал ты со мной, как с сестрой?! Так?!
Он ничего не ответил. Тяжкая горечь поднималась у Алены в груди. Толчками, поднимая тошноту, ныл с самого низа живот.
– Уйти я хочу, Финист. Тошно мне от вас!
И тут он испугался. Он представить себе не мог, что Алена захочет теперь уйти, унести в животе их с Ларисой законного ребенка. Он, конечно, мог бы приставить к ней батальоны соро́к, мог бы вшить ей под кожу сотни жучков, но – боялся. Это было сродни паранойе: тяжкий, липкий страх снова ее потерять, снова оправдываться перед несчастной, раздавленной и разбитой Ларисой и остаться в конце концов и без нее тоже.
– Нет! – крикнул он, и эхо запрыгало, отражаясь от крыш. – Не уходи!
Алена вздрогнула.
– Опасно там, – Финист заговорил тише. – Ну как ты обратно не дойдешь? Да и мне приятно видеть тебя, разговаривать с тобой.
– А мне не хочется, – сухо ответила она. – Ни видеть тебя, ни разговаривать с тобой не хочется.
– Не уходи, – повторил он, и голова его снова превратилась в птичью, а за спиной распахнулись бурые крылья. – Поверь, так будет лучше.
Финист подпрыгнул, перевернулся в воздухе; хлопнули, ловя воздушный поток, его гигантские крылья, и он исчез как по мановению руки.
Алена осталась на крыше одна. Все вокруг стало настолько противно ей, что даже высоты она уже не боялась. Алена подошла к самому краю и, перегнувшись через ограду, глянула вниз. Земля отсюда казалась очень далекой – такой же далекой, как родной дом.
Вспомнились вдруг отец и сестры – и вспомнились с нежностью. Ведь даже если и натыкали они стекол в рамы, так только для того, чтобы уберечь ее, глупую, и от этого разговора, и от небесной тюрьмы, и от взглядов холодной красавицы-навьи. Вспомнился Варфоломей, и от этого воспоминания несильно щемило сердце. Раньше, когда Алена встречала его в деревне, ей казалось, что нет ничего хуже его грубоватых приставаний. Теперь же подумала, что расстроилась бы, если бы Варфоломей перестал приставать: в конце концов, она точно знала, что никогда и ничем он ее не обидит и, подставляя свои большие, пахнущие чесноком губы под поцелуй, никогда не поцелует насильно.
Но теперь Варфоломей был потерян для нее навсегда. Теперь для нее, бывшей невестой три недолгих обманчивых дня, надежды на любовь да на семью не было вовсе: кто бы взял ее теперь, опозоренную?
Да и просто вернуться домой, укрыться в комнатах большого дома под защитой отца, под опекой сестер было невозможно. Но не было ничего тяжче, чем оставаться безвольной пленницей холодной хрустальной горы.
Алена глядела в широко распахнутое небо, пытаясь разглядеть среди птиц непохожую на птиц черную точку. Ей так хотелось, чтобы Финист вернулся – не для того, чтобы назвать ее женой, но хотя бы для того, чтобы в память о трех коротких днях вернуть ей свободу.
– Зачем же ты держишь меня здесь, если уж я тебе не нужна? – шептала она, словно птицы на крыльях могли донести ему эти слова. – Зачем же мучаешь? Почему не отпустишь? Я не вернусь никогда, не потревожу и не побеспокою. Отпусти! Ну пожалуйста, отпусти!
– Он не может, – ответил вдруг кто-то. – Потому что ты носишь его ребенка.
Позади стояла навья. И тоже вроде красавица; и тоже вроде неземная и привлекательно-странная, но – другая: с живой улыбкой и человеческим взглядом прозрачных светлых глаз.
– Я – Василиса, – сказала она.
– Ох! – Алена прикрыла рот рукой. – А Ваня-то твой не дошел. Потеряла ведь я Ваню-то!
– А я нашла. Ты не беспокойся. Я сама его сюда не пустила. А тебя вот задержать не успела, хотя, может, оно и к лучшему.
– Разве ж к лучшему? Как же может быть к лучшему такое мучение? – Алена сжимала губы, стараясь не заплакать.
– Зато ты знаешь теперь, – мягко заговорила Василиса, – как он к тебе относится. Иначе жила бы, думая: а вдруг еще любит? Верно ведь?
– Да, верно, – сказала Алена, и слезинка скользнула вниз по ее щеке.
– Но он не отпустит тебя, понимаешь?
– Нет, не понимаю. Зачем я ему?
– Ты носишь его ребенка.
– Я? Ребенка? Да как же это можно знать? – Алена отерла слезу со щеки. – Живота ж нет. Да и женское прийти только должно еще.
– Ты мне поверь. Я знаю. Он хочет подождать, пока ты родишь, а потом отправить тебя домой, а ребенка оставить здесь, – Василиса говорила осторожно и медленно, как врач, сообщающий печальную новость.
– Как это? – Алена улыбалась глупо, словно блаженная. – Разве ж так можно? Это ж только навьи, домовые-банники детей крадут. А чтоб человек украл – так это же изуверство! Это как: у матери отнять? Точно он варвар или налетчик…
Алена лепетала, силясь подобрать слова, чтобы описать весь свой ужас, все неверие в то, что люди – особенно Финист – на такое способны.
– Так ты думаешь, кто такие – эти ваши домовые-банники, а? – спросила, нахмурившись, Василиса.
– Так кто? – Алена остановила на ней внимательный взгляд.
– Мы. Все мы: люди, которые живут в высоченных домах…
– Так вы таки не люди, Василиса? Не могу я разобраться никак.
– Люди. Понимаешь, очень давно, лет двести назад, все жили в таких городах. А потом оказалось, что всей этой красоты на всех не хватит. И тогда небольшая кучка людей оставила себе все. А остальных выгнала. Кто-то ушел в деревни, кто-то пытался остаться в городах, но дети их выродились в нечисть, которую ты видела по пути.
– Так и жили бы здесь, в своей красоте. Не совались бы к нам! – Алена сказала запальчиво, и Василиса увидела, как рука ее потянулась к животу, словно пыталась прикрыть его. Казалось, Алена осознала: там, внутри нее, уже живет крохотный ребенок, и испугалась за него.
– Мы не можем, – Василиса опустила глаза, и в ее взгляде Алена с удивлением увидела стыд: словно это сама Василиса воровала детей, убивала родителей, жгла дома, уничтожала посевы. – Они думали, что, отсекая вас от своих богатств, они убирают все лишнее и ненужное. Но оказалось, что без вас нельзя, без вас мы вымираем. У нас почти не рождаются дети, а из тех, кто рождается, большая часть слабоумные или уроды.
