Дафт огорчённо вздохнул, откинул голову на спинку кресла, некоторое время молча разглядывал лепной орнамент на потолке. Я тоже безучастно наблюдал за причудливой игрой светотеней в холле: почти незаметные промельки искр, плывучие размывы, шлейфики, мазки от невидимой кисти, едва уловимые искажения очертаний дальних предметов. Странные хозяева Згинского научного комплекса жили-поживали своей странной жизнью.
— Ну что тебе сказать? — легонькое разочарованьице в голосе, — Твои рассуждения — это… это, например, как рассужденья трёхмерного человека в трёх-мерном пространстве о том, как выглядит шестимерный мир. То есть о том, что он никогда не видел и представить себе не может.
— Ничего, — сказал я, — Мы это переживём. И на этом мы расстанемся. Благодарствую за беседу.
— Ещё самую малость, — попросил Дафт, — Мы, конечно, расстанемся. Но напоследок я очень хочу тебе всё-таки показать изнутри, что есть мы. На одну минуту я попытаюсь подтянуть тебя к нашему уровню. На больше не получится — не сомневайся, ты слишком неконтактен для нас. Но ты всё-таки должен хотя бы разок увидеть это, вдохнуть этого…
Я решительно взялся руками за подлокотник кресла, чтобы встать, чтобы двинуться к двери, чтобы уйти отсюда. Я открыл уже рот, чтобы сказать нет, чтобы резко закончить нашу беседу, чтобы послать подальше назойливого собеседника. Не встал, не ушёл, не сказал, не послал… Помешала внезапная ослепительная темнота, оглушительное безмолвие. Темнота не сплошная, а надвигающаяся откуда-то спереди-сверху в виде огромных тяжких глыб. Эти глыбы накатывались одна за другой, одна на другую, подминали меня, мозжили моё сознанье, рвали мою память, и я быстро переставал ощущать себя собою. Глыбы мрака сшибались друг с другом с беззвучным изматывающим запредельным грохотом. Из всех чувств во мне оставалась лишь сухая тоска… тоска по потерянному, по прежнему себе.
Потом тьма перестала быть глыбистой, подвижной, сделалась монолитной скалой вокруг меня, я навечно был запрессован в этом монолите. Я потерял все чувства, даже тоску, я не помнил ничего про себя, всё прежнее осталось далеко-далеко, по ту сторону чёрной скалы… да и было ли оно вообще когда-нибудь?
Я недолго пробыл запечатанным в каменном мраке, скала стала таять, как лед, образовалась чёрная полость, затем чёрный длинный туннель, по которому меня быстро понесла неожиданная жёсткая сила. Вначале во мне, как горошина в погремушке, вертелась единственная куцая мысль: как бы мне не удариться в темноте о каменный выступ темноты, не расшибиться в лепёшку… в тёмную лепешку… А может, во мне уже нечему было расшибаться? Кто я? Кем я стал?.. становлюсь… И это уже казалось неважно, неинтересно.
Туннель начал расширяться и через короткое время превратился в огромную бесформенную пустоту, в причудливую пещеру где-нибудь глубоко в скалах. И тьма вокруг стала не сажево-чёрной, а разбавилась коричневым, вишнёвым и красным.
Я бездумно, безучастно созерцал всё это. Я отчего-то знал, что всё это ещё не главное, не настоящее, это лишь переход, лишь предвестие к главному.
Пустота, в центре которой я плыл, была не совсем пустой, рядом со мной чувствовались лёгкие движения, чьи-то извивы, повороты. Что-то опускалась-поднималось, замирало на месте, приближалось ко мне вплотную, удалялось от меня. Источники этих движений были беззвучны, невидимы, я мельком удивился: как же я всё-таки их ощущал, чем или кем они были? Возможно, они были такими же как я?
Потом вдруг быстро погасло чёрное.
Исчезло впечатленье тьмы, тёмных скал, камней, тяжести, гнёта. Само понятие об этом бесследно стёрлось.
А вместо того вокруг меня, во мне грянуло что-то совершенно непостижимое. Вокруг родилось новое пространство без верха, без низа, без дали, без близи, без чётких границ. Без возможности его осмысленья. Я сам не отделялся и не отличался от него, я был его частью, одной из важнейших его частей; при желаньи — я мог ощутить себя им всем, цельно-огромным, я мог вместить, отобразить в себе всё пространство, а потом сузиться, сложиться в одну любую его малую часть, даже в одну его точку. Ни я, ни пространство не имели размеров-соотношений.
И в пространстве, и во мне напрочь отсутствовали предметы, образы предметов, суть — представление о предметах. Длина, ширина, высота, масса, время — эти категории тоже здесь ничего не значили: они лишь кратко отзвякнули во мне — эхо чего-то забытого.
Зато были цвета. Цветов-оттенков существовало не семь, не семьдесят, не семь тысяч, а миллионы… миллиарды. И все они двигались, взаимопревращались, пропадали и рождались заново. Цвета не являлись цветом чего-то или кого-то, не окрашивали определённый объект, часть пространства. Они жили собственной причудливой жизнью и несли в себе острый смысл. Вот только смысла, сути, назначности их я не мог понять поначалу. И от этого ощущал неуют, ущербность. Потом, постепенно, медленно допонял.
Цвета-оттенки — это информные волны. Это язык. Это мысли, это средство общения… и результат общения существ в пространстве. Существ… Опять очень плавно и неспешно, без потрясений, как само собой разумеющееся, доходило: пространство было обитаемо. Пространство принадлежало разумным существам. Таким же, как я. Как я? Я был одним из них. Иначе бы я их не обнаружил. Существа нельзя было обнаружить органами чувств моего прежнего бывшего мира. Значит, я уже… Я покинул свой прежний мир. Навсегда? Я попытался ужаснуться этому открытию, но не смог. Прежние чувства уже не работали во мне. Вместо них рождались другие. Я с любопытством наблюдал происходящее.
Существам было не тесно в пространстве, они не имели ни размеров, ни массы, ни срока жизни. Они все двигались, свободно проникая сквозь друг друга и сквозь меня. Это приятно-волнительное ощущение: свежеветренный пьянящий порыв, по прежним чувствам-понятиям; а главное, теперешнее: цвето-порыв, цвето-всплеск, цвето-восторг… Эти съединения и разлёты бестелесных обитателей пространства происходили непрерывно, я, как и остальные, привык к ним, стремился к ним. Всё пространство пульсировало цветными шквалами. Я понял, что все мы в этом пространстве являем много-целое, прекрасное ОДНО с нашим общим сверхдухом, сверхсознаньем. Мы можем всё. Мы не хотим ничего. Лишь съединений — разлётов, съединений — разлётов, информных исторгов наших сущностей… наших и тех, кто ещё достигнет насих будет ещё много, превозмогших убогое прежнее бытиё… чем больше их будет, тем многозначней наш смысл. Съединенья — разлёты. Наслажденье — познанье. Совершенство себя в интеллектном энергомире. Я — всё. И всё — я. Мы. Он. Конгло. Первый обитатель этого восхитительного мира. Единственный. Другие не нужны — невозможны. Любые другие станут Им. Мною. Нескончимым. Способным нести вселенскую Истину — Абсолют. Конгло. Ничего. Кроме…
