— Настя, к тебе гость, — кричу я с порога.
Ответа нет. Я толкаю дверь и вхожу.
Настя лежит на полу ничком, в двух шагах от входа. Я падаю перед ней на колени, хватаю за руку.
Настя мертва. Под головой натекло красным. Холод от её руки прошибает меня насквозь.
Поднимаюсь и на ватных ногах бреду в спальню. Меня шатает, хватаюсь за дверной косяк, чтобы не упасть.
В спальне разгром. Развороченный компьютер, вырванные провода, осколки разбитого монитора на полу.
Спиной по стене сползаю на пол. Меня мутит. Это я её убил. Я. Останься я у неё на ночь, она была бы жива. Валенок. Проклятый Валенок.
Усилием воли достаю мобильник. Звоню шефу. Через час в квартире уже уйма народу.
— Смерть наступила часов семь-восемь назад, — говорит кто-то. Наверное, доктор. — Точнее покажет экспертиза. Обширная гематома в области виска, похоже на сильный удар, нанесённый тупым предметом. Да, вне всяких сомнений, убийство.
* * *
Не помню, как добираюсь домой. В голове путаные обрывки мыслей, лишь одна связная — та, что убийца я. «Спаситель хренов, — стреляет она в висок. — Доверься мне, я тебя вытащу. И тебя вытащу. И тебя. Вытащил. На тот свет».
Усилием воли беру себя в руки. О том, что у Насти третья ступень, никто не знал кроме меня и шефа. Ах, да, знал ещё император. Он же товарищ Сталин. Но он не знал остального, не мог знать. Насти не было в сети меньше суток. Мало ли почему, сотня возможных причин. Получается…
Додумать не даёт телефонный звонок. Снимаю трубку.
— Привет, это Артём. Ты просил позвонить, помнишь?
С трудом переключаюсь и соображаю, что Артём это бывший инкогнито из реабилитационного центра. Я обещал ему показать, как мы работаем. Вот и прекрасный случай показать. На примере, работник хренов.
— Здравствуй, Артём, — говорю я устало. — Тебя выписали? Ты где сейчас?
Оказывается, недалеко от меня. В десяти минутах.
— Приезжай, — говорю я. — Поговорим.
Диктую адрес и плетусь на кухню варить кофе. В голове — пустота, вакуум. И ещё чувство вины, выматывающее, вытягивающее жилы. Впрочем, оно, наверное, не в голове.
* * *
— Такие дела, — говорю, отодвигая пустую кофейную чашечку. — Вот такая дрянь над вами властвует. Подумай, ведь эта заразу недаром называют Чумой. Она сама по себе предполагает засилье всякой сволочи. Кто наглее, подлее, беспринципнее, тот лезет наверх. А тех, у кого есть совесть, сжирают.
— Всех сжирают, — угрюмо говорит Артём. — И тех, которые с совестью, и тех, которые без.
— Ладно. Пускай будет всех. Не суть. Или суть, неважно. Понимаешь, такая гадина не должна жить. Права не имеет. А он живёт и здравствует. Изгаляется, глумится, распоряжается.
Я внезапно вспоминаю, что не успел вчера прослушать содержимое флэшки.
— А ну, пойдём, — говорю я. — Послушай вместе со мной. Это то, что осталось от одной девушки. Убитой.
Включаю компьютер. Механический неживой голос продолжает с того места, где прервался вчера.
«…сегодня, без пяти пополудни. Скажи герцогу д'Альберу, пускай пришлёт арбалетчиков».
«Информацию жду до завтра. И будь любезна уложиться в срок».
«Бельгийцы вконец обнаглели. Ты уже читала ноту, надеюсь? К вечеру подготовь меморандум. Обломаются. Накидаем им паровоз с прицепом».
«Сделку с иранским купцом ратифицирую. Пускай…»
Я механически выключаю прослушивание. До меня ещё не доходит. Я ещё не могу связать воедино то, что услышал. Я…
Мир перед глазами плывёт. Задыхаюсь. Хватаю воздух открытым ртом. Ощущение такое, будто саданули со всей дури ломом под дых. «Накидаем им паровоз с прицепом. Паровоз с прицепом. С прицепом!!!»
— Капитан, что с тобой? Капитан!? — кричит откуда-то из другого пространства Артём.
Мир перестаёт плыть и замирает. Это совпадение, орёт, надрываясь, кто-то во мне. Дурацкое совпадение. Мало ли кто употребляет в речи этот прицеп.
Никакого совпадения, внезапно осознаю я. Никакого. Андрюхин. Отличный друг и верный товарищ. Безотказный. У которого всегда можно перехватить до получки. Непьющий и некурящий. Работающий как стадо волов.
Тогда в машине он сказал… Чёрт, как же он сказал. «Видал таких, как она. Типичная истеричка и стерва». Но он ведь не видел Настю. Не знал, о ком идёт речь. Он слышал только фамилию и имя, их назвал Виктор.
Получается, что знал. Знал, кто такая Маркова Анастасия Викентьевна. Видел её воочию в том безлюдном месте, о котором говорила Настя. И знал, что у неё остались его сообщения. Поэтому, убив её, уничтожил всю электронику. А предварительно позвонил мне, убедился, что я дома. До этого, наверняка, названивал целый день, проверял. И как только положил трубку, отправился к ней. Сказал, что от меня, помахал удостоверением «Антивирта» в дверной глазок.
— Валенок, да что с тобой? Валенок! — кричит Артём. Я не обращаю внимания.
Постепенно прихожу в себя. Мне не поверят, отчётливо понимаю я. Допустим, я скажу шефу. И что? Обезличенный голос на диске — не доказательство. В конце концов, на нём может быть записан кто угодно. Ночной звонок тоже не доказательство. Не говоря о случайно оброненной фразе. Шеф попросту поднимет меня на смех. Или позовёт Андрюхина и попросит пересказать при нём. Его слово против моего. И всё.
— Да очухайся ты уже, чёрт возьми!
Какое-то время оцепенело гляжу Артёму в глаза. Затем рассказываю ему. Рассказываю всё. Служебная тайна. Какая, к чертям, тайна. С кем. От кого…
— Его надо грохнуть, — говорит Артём.
— Что?
— Что слышал. Грохнуть. Спустить. Мочкануть. Называй, как хочешь.
— Ты спятил?
— Это ты спятил, Валенок. Твоего дружка надо грохнуть, ты понял?
Я уже жалею, что сказал ему. Хотя бы потому, что он прав.
— Ты как себе это представляешь? Я пойду и пристрелю его? Человека, которого называл другом? Тем более, что всё это может быть совпадением.
— Эх ты, Валенок, — говорит Артём. — Его надо грохнуть по-любому. Даже если совпадение, даже если это не он. Что, не понимаешь? Его жизнь по сравнению с тысячами других.
— Понимаю, — говорю я тихо. — Понимаю. Только я не смогу.
— Ладно, — говорит он и усмехается криво. Как тогда, в палате реабилитационного центра. — Я сам его завалю. Андрюхин, говоришь? Где живёт эта сволочь?
— Ты! Идиот! — ору я. — Ты здесь причём!?
— Ни причём, — произносит он медленно, очень медленно. — Просто я — не кидаю.
Он встаёт и двигается на выход. Останавливается в дверях и говорит:
