В общем, так помирать страшно. Пробовал я глаза закрывать, а то их еще и ветром режет, но ощущение — как когда недопьешь, и спать ляжешь, муторно очень. Ну и пока пробовал — упал. Сперва на дерево — треск пошел, как будто оно упало, потом по склону, по траве, на хребтине проехал, ногу одну вывернуло куда-то назад, потом кувыркнуло со склона — и река внизу. Опять на склон, опять кувыркнуло, и головой бьет, и задницей, а руки-ноги уж и не знал, все ли со мной кувыркаются. Но, правда, до реки не докатился, а то боялся, что утону.
Но вот остановился, в кустах застрял. Лежу как-то кверху и лицом и спиной одновременно, все болит — а мне хорошо так. Удобно. И даже все равно, выживу я или помру, целиком я тут или частями. Вот так сознание и теряют. А потом меня пнули ногой, и все это сразу прошло. Сразу не все равно стало и что больно, и что со мной случилось, и что будет теперь. И я подумал, что сознание — не такая прекрасная вещь, чтобы за него держаться. Но чтобы хорошо думать, нужны время и бутылка. А мне ничего не дали, привязали к ишаку, и в путь.
По дороге я то приходил в себя и рассматривал этих чудных ребят, что меня нашли, то опять сознание терял. Ребята одеты как бомжи, только все с оружием. Много оружия, даже ишак у них весь в оружии. Я догадался, что это душманы, хотел было сбежать, но, во-первых, у меня одна нога не пойму где и как болтается, только и проку что не чувствую как болит, а во-вторых, на ишаке одни гранаты да ракеты привязаны, а я их невзлюбил с того раза, не хотелось и пользоваться. Еще самовар, что ли, какой-то был привязан, я как раз на трубе лежал.
Между тем едем по таким тропинкам, что только трезвый и пройдет. И как я посмотрю вниз с горы на ту реку или, наоборот, вверх на гору, где я дерево сломал, так снова теряю сознание. Просил у них выпить, но они только заругались. Я, дурак, не понял тогда, в чем дело. Но как оказалось, водки в тех краях нет. То есть где армия стоит — там есть, конечно, но в горах, где душманы живут, — нету. Оттого душманы — народ очень жестокий и бессердечный, хотя и правильный.
Не знаю, долго ли мы ехали, но, видно, им надоело, что я то без сознания, то водки прошу, и они дали мне чем-то по голове. Тут уж я с полным оттягом отрубился. Так и доехали, а очнулся я уже в яме. Яма довольно широкая, но главное — глубокая, глубже могилы. И круглая, еще этим от могилы отличается, а так бы я подумал, что меня хоронят. Дали мне в яму воды в бутылке из-под «пепси-колы» и оставили там в покое. Правда, сапоги забрали и ремень. Но портянки оставили, а больше мне и не надо — ну куда там, в яме, ходить?
В яме темно почти весь день. Не так чтобы совсем, но читать, например, трудно. Да и нечего. Стал я со своими конечностями разбираться, что там работает, что нет. Все, конечно, повыбито в разные стороны, опухло кое-где. Ходить не могу, даже на руках. Но вроде и все кости на месте, если какая и сломана, то не сильно заметно. Ну посмотрел, поудобнее все разложил, пора и поспать, тем более что голова болит. Выпил воды, тоска от нее одна. Лежу на спине, смотрю, как звезды появляются. Тут между звезд появляется мужик-душман, бородатый, в белой шапочке вроде поварской. Да там не редкость ни бороды, ни шапки.
— Эй! Русский! Живой?
— Жив пока.
— Ты почему с самолета упал?
— Выбросили.
— Ага. Погонов нет, с самолета выбросили. Ты, может, воевать не хотел?
— Не хотел. Я вообще в армию не хотел.
— А зачем тогда прилетел?
— Заставили.
Он подумал-подумал и говорит:
— Мужчину нельзя заставить.
Ну что тут скажешь? Опять я попал к идиотам. Я на всякий случай попросил у него водки, он на это просто ушел, и я уснул. Снилось, как я падаю на Луну, а там ишак. Ишак хочет увернуться, только Луна маленькая и негде. И обоим нам страшно. В общем, тесно нам было с ишаком в таком маленьком кружочке. И ишак меня лягал то в один бок, то в другой, то по спине. Плохо я спал, а когда проснулся, оказалось, что в яме, кроме меня, лежат Цуруль и Николаев. Оба, как я, — без ремней и сапог и слегка побитые. Встал я тихонечко, чтоб их не разбудить, и обнаружил, что ноги болят, но держат. С утра отлить хочется, а уголка нет, круглая наша яма. Я тогда просто спиной к ним встал. Тут нам и завтрак спустили на веревке. Нормальный такой завтрак, каша какая-то и вода. И вроде хлеба что-то. Я съел все быстро, все-таки сутки не ел почти, спасибо сказал и кувшин привязал обратно. Душман, что веревку держал, что-то мне крикнул, да я не разобрал. Но от этого проснулись офицеры. И давай друг на друга орать, почему они в моче лежат.
— Мао, — говорит вдруг Цуруль, — а как ты вообще живой остался?
— Да не знаю даже. Ударился очень сильно.
— Дал бы я тебе по морде за ту гранату, но боюсь руку отшибить. А у нас вынужденная посадка случилась, и душманы тут же напали. Всех приятелей твоих положили и летчиков.
— А вы?
— А у нас патроны кончились! — встрял Николаев.
Цуруль промолчал. Но морда у него злая стала. Наверное, Николаев его уговорил сдаваться. И чтоб тему замять, решил Цуруль тоже отлить. Спросил меня, где ловчей. Я показал свое место, он начал, а потом как заорет:
— Да отсюда ж все к середине стекает! А я думал, у Николаева недержание!
Николаев на меня с кулаками кинулся. Но я его не боялся, неловкий он. Я ему лоб подставил, а пока он на руку дул, в глаз пальцем ткнул. Цуруль на меня прикрикнул, но не полез. Злой он был на Николаева.
Когда Николаев немного проморгался, Цуруль меня спрашивает:
— А как тут с завтраком? Или раз в сутки?
— Завтрак? Завтрак, — говорю, — всегда раз в сутки. Даже в вашей армии. Они тут сами его на веревке спускают. Вот увидели, что я проснулся, и спустили.
Цуруль давай свистеть. Долго свистел. Наконец пришел душман и говорит:
— Этот урод все ваши пайки съел. Так что до завтра я отдыхаю. И не свистите, козлы.
Сел Цуруль к стеночке и загрустил. А Николаев ко мне, трясется весь:
— Ты, сволочь, понимаешь, что мы тебя тут убьем? Ты понимаешь, что… Все, завтра не жрешь ничего! Совсем ничего! И послезавтра!
Но тут на него тень упала. Это сверху старик подошел, тот, что с бородой и в шапке. Стал кричать.
— Русские! Если вы хотите жить, то должны принять ислам! Кто не сдаст экзамен, тому секир башка! Экзамен — чтение Корана наизусть. Но можно подглядывать. Принимайте священную книгу!
И стал нам на веревке книжку опускать. Потертая такая книжка, рваная даже немного. Старая вроде или много читали. Я открыл, а там не буквы, а завитушки одни. Николаев выхватил, посмотрел тоже и кричит:
— Да вы что там, издеваетесь, что ли? Нам репетитор нужен!
— Ничего не знаю, — говорит старик. — Или выучишь, или в яме сдохнешь, собака неверная.
