Охотясь за блуждающими огнями, мы совершали длинные ночные походы на окрестные кладбища, где, бывало, наблюдали свечение такое сильное и таких красивых цветов, какого на нашем заброшенном погосте за всю жизнь не увидишь. Но беда, если наша возня на кладбище обращала на себя внимание: однажды нас приняли за святотатцев, разоряющих могилы, и десятка полтора крестьян, размахивая ножами и вилами, бросились за нами в погоню.
Со всех сторон нас обступали скалы и бурные горные потоки, но мы с доктором Трелони неслись очертя голову. Разъяренные крестьяне настигали нас. В месте, зовущемся Чертов Скачок, через бездонную пропасть был переброшен деревянный мостик. Мы с доктором решили не перебегать на ту сторону, а укрыться за выступом скалы прямо на краю пропасти, и вовремя: крестьяне уже наступали нам на пятки. Они потеряли нас из виду и с криком «Куда подевались эти ублюдки?» бросились прямо на мост. Раздался страшный треск, и мост рухнул в бурлящий внизу поток.
В первое мгновение мы с доктором Трелони вздохнули с облегчением: опасность миновала, — но тут же нас снова охватил ужас, когда мы поняли, какой страшной смертью погибли наши преследователи. Не сразу решились мы заглянуть в поглотившую их темную бездну. Оторвавшись от этого жуткого зрелища, мы обратили внимание на остатки моста: бревна были крепкие, ни одного гнилого, разлом шел лишь посередине, как будто их подпилили — иначе и не объяснишь, как толстенное дерево так ровно сломалось.
— Я знаю, чьих это рук дело, — сказал доктор Трелони.
Понял все и я.
И тут же мы услышали быстрый стук копыт, и у края пропасти вырос всадник, закутанный в черный плащ. Виконт ди Терральба, улыбаясь ледяной треугольной улыбкой, созерцал трагическую картину подготовленной им катастрофы, последствия которой вышли неожиданными даже для него самого: вместо того чтобы отправить нас с доктором на дно пропасти, он спас нам жизнь. Не в силах сдержать дрожь, мы смотрели, как виконт скачет прочь на своем тощем коне, который прыгал по скалам так, словно его вскормила коза.
Дядя в то время иначе как верхом не ездил: Пьетрокьодо, седельных дел мастер, сделал по его заказу особую сбрую: на одном стремени была страховка ремнями, к другому был приделан противовес. На седло сбоку крепилась шпага и костыль. Вот так виконт и скакал по всей округе: на голове — широкополая шляпа с пером, сторона которой тонет в развевающемся плаще. заслышав стук копыт его коня, все кидались врассыпную — пожалуй, даже Галатео-прокаженный не нагонял такого страху, — прятали детей, скот и даже за посадки не были спокойны, потому что злоба виконта не щадила никого и могла каждую минуту вылиться в самые неожиданные и непонятные поступки.
Виконт никогда не испытывал ни малейшего недомогания и ни разу не прибегнул к услугам доктора Трелони, но, случись такое, не знаю, что бы стал делать доктор, который изо всех сил старался не попасться дяде на глаз и даже избегал разговоров о нем. Стоило упомянуть о виконте, о его жестокости, как доктор начинал мотать головой и кривить рот. «Ой-ой-ой!.. Шш-шш-шш!..» — бормотал он, словно услышал что-то непристойное. Поспешно меняя тему, он принимался рассказывать о путешествиях капитана Кука. Однажды я поинтересовался, как он объясняет, что виконт, от которого осталась всего половина, вовсе не собирается на тот свет, но он тут же запел свое: «Ой-ой-ой!.. Шш-шш-шш!..» Похоже, для медицины в лице доктора дядя не представлял особого интереса, и вообще я мало-помалу убеждался, что Трелони пошел по медицинской части, следуя желанию родителей или по семейной традиции, а сам к искусству врачевания тяги особой не имел. Наверно, и с корабля бы его вышибли в два счета, не играй он столь в карты — а благодаря этому таланту знаменитые мореплаватели во главе с капитаном Куком старались во что бы то ни стало заполучить его в свой экипаж.
Однажды ночью доктор Трелони ловил сетью блуждающие огни на нашем старом кладбище, как вдруг перед ним предстал Медардо ди Терральба. Конь виконта щипал траву на могиле. Доктор все еще не мог прийти в себя от испуга и замешательства, когда виконт подъехал к нему и прошамкал (после ранения дикция у него стала никуда не годной):
— Ловите ночных бабочек, доктор?
— Ах, милорд, — едва слышно залепетал доктор, — ах, ах, не совсем бабочек, милорд… Блуждающие огни, если позволите, блуждающие огни.
— А-а, блуждающие огни. Я тоже не раз задумывался об их происхождении.
— С некоторых пор, милорд, это и составляет предмет моих скромных исследований. — Голос доктора, несколько ободренного благосклонным тоном виконта, стал чуть громче.
Треугольное лицо Медардо, обтянутое пергаментной, как у мертвеца, кожей, искривила улыбка.
— Ваши изыскания заслуживают всемерной поддержки, — сказал он. — К сожалению, наше заброшенное кладбище не дает вам как следует развернуться. Но я обещаю завтра же принять необходимые меры.
А назавтра был день, когда вершилось правосудие и виконт приговорил к смертной казни с десяток крестьян за то, что, по его подсчетам, они не снесли в замковые кладовые и амбары всей причитающейся с них доли урожая. Казненных похоронили в той части кладбища, где были только безымянные могилы, и теперь по ночам на кладбище больше не было недостатка в блуждающих огнях. Доктора Трелони прошиб холодный пот от такой помощи, хоть он и нашел ее весьма для себя полезной.
Пьетрокьодо, располагая такой богатой практикой, день ото дня совершенствовал свое мастерство. Построенные им виселицы являли собой чудо столярного искусства и технической выдумки, да не одни только виселицы, но и дыбы, испанские сапоги и другие орудия пыток, с помощью которых Медардо вырывал признания у своих жертв. Я частенько захаживал в мастерскую Пьетрокьодо и мог часами смотреть, как ловко и ладно он работает. Но на душе у седельщика было неспокойно. Ведь строил он не что-нибудь, а виселицы, и казнили на них невинных. «Было бы неплохо, — думал он, — смастерить эдакое что-нибудь в том же роде, но без членовредительства и смертоубийства. Уж я бы постарался. И что бы это могла быть за штука?..» Но ответа на этот вопрос не было; он гнал из головы досужие мысли и возвращался к своим смертоносным изделиям, которые, что ни день, выходили у него все стройнее и все удобнее в работе.
— Ты не думай, для чего они, — говорил он мне. — Просто полюбуйся на дело рук человеческих. Ну разве не красота?
Я смотрел на искусно прилаженные один к другому брусья, на вязь канатов, железные мускулы лебедок и блоков и старался не думать про то, как раскачиваются на ветру трупы, но чем сильнее старался, тем больше думал и наконец говорил Пьетрокьодо:
