Умирать я стал на последнем переходе. Ледяные ступени больше не казались стертыми и мелкими. Я брел, потом полз, скалывал лед, чтоб напиться, а когда встретил в распадке синие грибы, не задумываясь, сорвал пригоршню и съел.
Дальше вспыхнул свет, мировое море опрокинулось мне на макушку, и из вод его вышла она. Поманила рукой, словно хотела что-то показать. Я увидел полог, на нем стоял знак, и я понял, что это — врата. Тонкой рукой она приоткрыла завесу.
За тряпкой оказался голый камень скалы. Женщина улыбнулась, лицо ее сморщилось, посерело и стекло с черепа. Оскал в усмешке желтых зубов заставил меня кричать.
Я очнулся. Я был один.
Когда до поверхности ада осталось совсем чуть-чуть, явился третий. Старикашка, худой и грязный, ноги его опутывали толстые цепи. Язвы под ними кровоточили. Старик сел напротив по-птичьи и стал насмехаться:
— Дуралей. Олух царя подземного, — приговаривал он, — и куда ты теперь? Путь закончен. Ты мог бы идти дважды, трижды столько времени, сколько шел. Зачем поспешил? — он смеялся, грозя сухим пальцем. Уродивый, точно.
Я кинул в него камень, потом еще. Он хохотал, кривляясь. Я услышал, как дробно застучало внизу, и мелкая крошка потянула обломки крупнее. Подо мной, несколькими ярусами ниже, набирал силу обвал. Теперь этой дорогой я уже не смог бы вернуться.
Наверху меня встретила дверь. Из-за нее тянуло гарью и едким химическим дымом. Стоит открыть ее — и конец. Ни ручки, ни замка. Гладкая железная поверхность. Заперто.
Так нечестно! Я поднялся в ад, а меня не пускают. Я взревел от досады.
Колотил, пока не обессилел. Сполз, чувствуя, как колышется, дышит поверхность там, за чертой. И потерял сознание.
— Очухался. Горбатого могила исправит, — произнес Рэм, когда я открыл глаза. У него светлая кожа и всклокоченные рыжие патлы, как я мог об этом забыть?
Я лежал на спине. Покачивало. А сверху, вместо черного, теряющегося в темноте свода, было…
— Не-бо, — произнес я, пробуя слоги на вкус.
Черное небо с точками звезд. Что-то невидимое шумело, баюкало, окатывало солеными брызгами.
Обруч мягко сжимал мне виски, чуть покалывало в затылке. Пещерный город, путь наверх, глаз озера и министерские опыты — все это казалось ненастоящим, словно и не со мной случившимся. Ко мне возвращалась память.
— Каррамба, Кот, как же сложно было тебя вытаскивать, — Рэм крепко стоял на палубе и улыбался во весь рот, — с меня чуть шкуру командор не спустил!
Командор. Совет командоров. Старое «я», зашитое так крепко, что министерская выборка не смогла его расколоть, возвращалось с каждым сказанным словом.
— Я был уверен: если и могу на что-то рассчитывать, так это на твое неуемное любопытство, — с удовольствием продолжал он. — Это же надо умудриться: среди мусорщиков откопать вакансию историка! Хвала Великому Спруту, я успел выбраться раньше тебя.
Я слушал его, вспоминая…
…Шесть лет назад меня забросили в Город. И я влетел под обвал. Сработал предохранитель — я забыл, кто я и что на самом деле. Потерявший память разведчик. Шпион-склеротик — надо ж так вляпаться!
— Мы ждали от тебя известий, но ты словно в воду канул, — рассказывал Рэм, — и я пошел за тобой. Конечно, ты меня не вспомнил. А с этой поправкой… я делал ставку на твое любопытство. И не ошибся. Историка могила исправит, я ж говорю…
Я вдыхал соль и ветер. Черт, а меня ведь, и, правда, зовут Ким. Только родина моя не в верхних ярусах, а на Островах, которых, согласно директиве Министерства, не существует вовсе.
И хотя Совет Командоров может, похлеще Мусоргщиков будет, пусть. И в родном моем городе к хаки и факелам больше привычны, чем к шелкам и неону. И ладно.
Я еду домой. И делайте со мной что хотите — больше никогда, ни при каких обстоятельствах не надену на собственную физиономию чужое лицо.
Юлия Бекенская © 2012
