насупилась, хотела, видать, огрызнуться, но полы серого пиджака уже просвистали между талерами, и стремительный пришелец очутился перед первой полосой.
— Ну? — с вызовом осведомился он.
— Чего «ну»-то, чего «ну»? — заворчала Филиповна, однако чувствовалось, что раздражение её напускное. — Когда макеты рисовать научитесь? Двадцать строк хвоста! Куда мне их деть? В карман тебе, что ли?
— Филипповна, не журись! — победно прозвенело в ответ — и двадцать строк хвоста, сиротливо притулившиеся рядом с железной рамой, обрушились с грохотом в деревянный ящик, специально предназначенный для подобных отходов.
— Ты что творишь?! Это ж ТАССовский матерьял!
— Да и нехай! — бесшабашно отозвался тот. — Не заметят!
Лихо вычеркнул в бумажной гранке три абзаца и накинулся вдруг на Филипповну:
— Кто партбилетом рискует: ты или я?
Та лишь сморщила губы и покрутила головой — не то одобрительно, не то осуждающе.
Снова клацнул дюраль — и видение сгинуло.
— Кто это?.. — хотел спросить я, но не посмел.
Мой провожатый, как мне показалось, тоже малость смешался.
— Твой будущий начальник, — сдержанно сообщил он. — Заместитель ответственного секретаря. Гурген Бейбутович.
Я смотрел на металлическую дверь и начинал уже кое-что понимать в типографском деле.
* * *
Гурген Бейбутович. Мать русская, отец армянин. Внешность, как сказано выше, чисто национальная. Армянского языка не знает — так, от силы десяток слов. Душа — славянская.
При столь неудачном раскладе ничего не стоит огрести трагическую судьбу: русские принимают тебя за армянина, армяне — за русского.
Ничуть не бывало! Этот неунывающий озорник всюду сходил за своего.
Помню, как наш ответственный секретарь, услышав от своего заместителя нечто не в меру интернациональное, гневно просиял на него очками:
— Ты же русский человек, Гурген! Как ты можешь?!
А позже, во времена перестройки, ездил он по воинским частям и что-то там скупал (кажется, газетную бумагу — что ещё можно купить в воинской части?). Встречает его на КПП толстенький прапорщик. Смотрит с интересом.
— Армянин?
— Армянин.
Подписывают договор. Прапорщик, воздевши перст, изрекает мудро и назидательно:
— Если мы, армяне, не обуем этих русских, то кто их обует!
Работать с ним было весело.
Скажем, так: тёмная ночь. Только ветер свистит в проводах. Звонок:
— Гер, у тебя там заголовок на первой: «С месячной задержкой».
— Ну?
— Поставь рубрику: «Медики сообщают».
— Сделаем…
— Ты что, с ума стряхнулся?! Я шучу…
— Гурген, какие шутки? Второй час ночи…
Сократил он однажды речь генсека. На целый абзац. Уж на что я ко всему привыкший — и то оробел.
— Гурген… Ты ж вроде коммунист…
— А кто не коммунист?
— Я не коммунист.
— Ну и дурак!
* * *
Тёплый майский вечер. Хотя какой там вечер! Ночь давно. Пришибленный, я брёл по пустым полутёмным улочкам и старался ни о чём не думать. Думалось, однако.
Агенты империализма (сто процентов) отпадают…
Тогда кто? Свои? Завербованные? Извините, не поверю. Во-первых, я всех их знаю. Нормальные советские люди! Во-вторых, набрать, сверстать и тиснуть такое у нас в цехе? Незаметно? Тайком от выпускающего? Расскажите кому другому!..
Может, сама госбезопасность и провоцирует? Предположим, имеется у них где-нибудь в глубоком подвале своя типография…
Меня пошатнуло. Я уже не был уверен, удастся ли мне добраться до дома не задержанным.
Не удалось.
— Здравствуйте! Ваши документы?
Сердце оборвалось. Обернулся. Милиция. Двое.
Достал корочки, протянул. Один принял, раскрыл, хмыкнул, передал другому.
— Что ж, вы, Георгий Егорович? — упрекнул тот, возвращая мне удостоверение. — Сами в газете работаете, а сами вон выпивши…
Слава те господи!
— Да я вообще непьющий!
— А идёте как пьяный.
— Работа такая…
Глава 4. КАДРОВЫЕ ПЕРЕСТАНОВКИ
Следующий день у меня был свободный. Отсыпной. Проснулся в десятом часу — дома никого. Жена — на работе, сын — в школе.
Тудыть твою растудыть! Не дай бог влететь под политическую статью — что с семьёй будет? Мысли лезли — одна нелепее другой, и каждая прошибала ознобом.
И знаешь ведь, знаешь, что не станет такая серьёзная контора, как КГБ, размениваться на мелкую сошку вроде меня, а всё равно жуть берёт.
Может, кого покрупнее подставляют? Редактора? Замредактора?..
А времена-то на дворе неясные, невразумительные. За три года померло три Генеральных Секретаря, и каждый из них рулил по-своему.
Один раскрутит гайки, другой закрутит.
Недавно хоронили очередного. И, разумеется, в мою смену.
Первая полоса в толстенной траурной рамке из шестнадцатипунктовых линеек. Верстает её метранпаж Валера. За его плечом, ревниво сопя, наблюдает за процессом метранпаж Миша (свободная минута выпала). А следует заметить, что метранпажи — причём все поголовно! — ревнивы, как Иегова. Случая ещё не было, чтобы кто-нибудь из них одобрил работу коллеги полностью.
В данном случае придраться вроде не к чему. Но сказать что-то надо — и Миша замечает ворчливо:
— Слышь… У нас ведь таких линеек больше отливать не будут, машина сломалась… Ты рамку-то потом не выбрасывай — пригодится… Кто там следующий? Как его? Горбачёв, что ли?
И всё это, обратите внимание, без тени юмора, на полном серьёзе. Какие тут шутки — профессиональный разговор!
Горбачёв… Знать бы ещё, кто он такой этот Горбачёв и чего от него ждать. Репрессий? Реабилитаций? Кто-то, помнится, говорил, что и сам он родом из КГБ. Плохо…
* * *
К полудню я не выдержал, отважился сходить на разведку. В Дом Печати. К Гургену.
Поднялся на десятый, однако дверей секретариата не достиг — из приёмной высунулась Клава.
— Ой, Гер! А я тебе домой названиваю! К Александру Николаевичу зайди.
Так… Кажется, началось.
Александр Николаевич — наш ответственный секретарь. Внешне напоминает американского сенатора времён сухого закона (в моём, разумеется, представлении): мосластый, порывистый, лошадиное лицо, империалистический оскал, очки. Милейший человек, пока беседа не коснётся жидомасонов (уж не знаю, что они ему плохого сделали).
Дверь кабинета держит распахнутой настежь — привычка у него такая. Приблизился я, заглянул осторожненько внутрь. Хозяин был на месте. Но мрачен — как никогда.
— Приветствую вас, Александр Николаевич!
— А, Гера… Заходи. Садись.
Зашёл, сел, внутренне обмирая и готовясь к худшему.
— Ты уже который год у нас?
— Третий… Нет, четвёртый.
— Не надоело?
— Нет.
— Так до пенсии и проторчишь в наборном?
Ага… А речь-то, кажется, пойдёт не о том, чего я боялся. Судя по зачину, опять примутся сманивать наверх. Но зачем тогда надо было вызванивать меня из дому? В свободный день! Что за срочность?
На выпуске обычно больше года редко кто задерживался — забирали в секретариат. Считалось, что хороший заместитель ответственного секретаря должен сначала покрутиться на вёрстке, краской типографской подышать, технологии поднахвататься — и лишь
