— Теперь я отвезу вас на берег. «ССЭ» снимет с вас браслеты, зарегистрирует и даст вам взаймы двадцать пять баксов. Для начала. — Он улыбнулся. — Как бы тут ни было плохо, но все же это лучше, чем в Братстве. Здешняя ткань гораздо удобней, чем паплон — сами убедитесь. И даже гнилые фиги вкусней унипеков. Вы сможете заводить детей, пить, курить, иметь две комнаты, если будете как следует вкалывать. Кое-кто из сталюг даже разбогател — это, главным образом, люди искусства. Если вы будете обращаться к дуроломам «сэр» и не будете высовываться из сталюгородка, то все в порядке. Ни тебе сканеров, ни наставников и ни одного «Жития Маркса» по ТВ за целый год.
Маттиола улыбнулась. Улыбнулся и Чип.
— Наденьте теперь балахоны, — сказал молодой человек. — Дуроломы приходят в ужас от наготы. Это, говорят они, «неприлично». — Он повернулся к панели управления.
Они отложили одеяла и натянули влажные балахоны и потом стали за спиной у молодого человека, пока он вел катер к острову.
Остров Либерти распростерся перед ними, зеленый и золотистый, осиянный едва взошедшим солнцем, увенчанный горами, весь в белых, желтых, розовых и голубых крапинах.
— Как красиво! — сказала Маттиола прочувствованно.
Чип молча держал руку на ее плече и вглядывался прищуренными глазами в даль.
Они жили в сталюгородке города Полленса, снимали полкомнаты в полуразвалившемся доме, где из крана текла ржавая вода, а электричество подавалось с частыми перебоями. У них был матрац, стол и стул и был еще ящик для одежды, который использовали как второй стул. В другой половине комнаты жили с девятилетней дочкой Ньюмены — муж и жена. Им было за сорок; они разрешали пользоваться их плитой, телевизором и полкой «фриджа», где они хранили продукты. Комната принадлежала Ньюменам; Чип с Маттиолой платили четыре доллара в неделю за свою половину.
Зарабатывали они вдвоем девять долларов и двадцать центов в неделю. Чип работал на шахте: грузил железную руду в вагонетки в бригаде других иммигрантов. А рядом автоматический погрузчик стоял в бездействии, грязный и не подлежавший ремонту. Маттиола работала на швейной фабрике — пришивала к сорочкам застежки. Там тоже была машина, но и там она стояла под толстым слоем пыли и бездействовала.
Девяти долларов и двадцати центов в неделю им хватало на то, чтобы оплатить жилье, еду, транспорт, несколько сигарет и газету «Либерти Иммигрант». Пятьдесят центов они откладывали на одежду и на непредвиденные расходы. Еще пятьдесят центов уходили на погашение долга «Содействию» за двадцатипятидолларовое пособие, которое им выдали по прибытии. Они питались хлебом, рыбой, картофелем и фигами. Поначалу эта пища вызывала у них судороги и запоры, но очень скоро стала им нравиться, и теперь они получали удовольствие от того, что разные блюда имеют различный вкус и консистенцию. Они заранее предвкушали радость от очередной трапезы, хотя готовка и мытье посуды после еды были большой докукой. Произошли у них и некоторые телесные изменения. У Маттиолы несколько дней было кровотечение, но Ньюмены заверили их, что это нормальное явление у женщин, не подвергающихся лечебным процедурам; ее тело немного округлилось и стало более гибким, отросли волосы. От работы на шахте у Чипа окрепли мускулы, у него стала расти черная и прямая борода, которую он раз в неделю подстригал ножницами Ньюменов.
Клерк в Эмиграционном бюро присвоил им имена. Чип стал теперь Эйко Ньюмарком, а Маттиола — Грейс Ньюбридж. Впоследствии, когда они поженились — без обращения за соизволением к Уни, но с соблюдением всех проформ и с уплатой мзды и обетом «Богу», — фамилия Маттиолы изменилась на Ньюмарк. Грейс Ньюмарк. Однако они по-прежнему звали друг друга Чипом и Маттиолой.
Они привыкли к обращению с деньгами, с лавочниками и к поездкам в битком набитом задрипанном вагоне монорельсового поезда. Они научились уступать дорогу местным и избегать ссор с ними; вызубрили Присягу на Верность и приветствовали красно-желтый флаг Либерти. Прежде чем войти в дом в дверь, они стучались, говорили вторник вместо вудденя и март вместо маркса. Они запомнили, что слова «борьба» и его производные и «гадость» — обычные слова в речи, а «трахаться» слово «грязное».
Хассан Ньюмен много пил. Вернувшись домой, — он работал на самой большой мебельной фабрике острова, — Ньюмен, по обыкновению, затевал какие-то шумные игры со своей дочкой Гиги, после чего, качаясь и растопырив руки, шел в их отгороженную занавеской половину комнаты, неся в трехпалой, покалеченной пилой руке бутылку.
— Давай ко мне, сталюги унылые, — говаривал он нередко, — где ваши стаканы, гадо? Давайте тяпнем, веселей будет!
Чип и Маттиола несколько раз выпили с ним, но заметили, что всякий раз от виски они делались дурными и неуклюжими и впоследствии обычно они отклоняли приглашение.
— Давай сюда, — сказал он как-то вечером. — Я знаю, что я квартирохозяин, но я же не совсем дуролом, а? Как по-вашему? Или думаете, я ожидаю, вы мне тоже поставите в ответ? Я знаю, что вы бережете каждый пенни.
— Дело не в этом, — сказал Чип.
— Тогда в чем же? — спросил Хассан. Его качало, он пытался устоять на ногах.
Минуту Чип молчал, потом сказал:
— Хорошо, но в чем тогда смысл избавляться от процедур Уни, если до обалдения накачивать себя виски? Мы с тем же успехом могли бы вернуться в Братство.
— О, — сказал Хассан. — О, конечно, я вас понимаю! — Он зло поглядел на них, коренастый, курчавобородый, с налитыми кровью глазами мужик. — А вот обождите, — сказал он. — Обождите, пока поживете здесь подольше. Обождите, пока поживете тут малость подольше, вот и все. — Он повернулся и заковылял к себе за занавеску, и они слышали, как он злобно ворчал на жену, а Риа всячески пыталась его урезонить.
Почти все обитатели дома, казалось, пили так же, как Ньюмен. Целыми ночами сквозь стены доносились громкие голоса, счастливые или злые. В лифте и коридорах воняло перегаром, рыбой и приторными духами, которыми люди пытались перебить запахи спиртного и рыбы.
Вечерами, когда бывало покончено с домашними делами, Чип с Маттиолой либо выбирались на крышу подышать свежим воздухом или сидели за своим столом и читали «Иммигранта» или книги, которые они находили в вагонах монорельса или одалживали в «Содействии». Иногда они вместе с Ньюменами смотрели глупые ТВ-спектакли про конфликты в семьях местных жителей, с частыми рекламными паузами, где расхваливали достоинства сигарет разных марок или инсектицидов. Время от времени выступал с речами генерал Костанца или же глава церкви Папа Клемент — в них они распространялись по поводу нехватки продовольствия, жилья и ресурсов, и повинны в этом, по их выходило, были не одни лишь эмигранты. Хассан, задиристый от выпитого виски, обычно выключал телевизор, не дослушав их до конца — ТВ на Либерти в отличие от ТВ в Братстве можно было включать и выключать по желанию.
