Красивый он необыкновенно. Глаза большущие, карие. А на голове словно черные кольца одно в другом уложены. Все бы отдал за такого сына. Хотя и то сказать, мой-то сын все бы отдал за такого отца, как Арпад Лин.
Правильно, так и нужно.
— Мэри Кэтлин, это я, Уолтер, — кричу. — Уолтер это, слышишь?
Спустился до самого конца, и тут меня ждало первое предзнаменование, что не все так уж замечательно. Сумка у лестницы лежит с надписью «Блумингдейл», а из нее тряпье вываливается, оторванная голова куклы и журнал «Вог», издаваемый корпорацией РАМДЖЕК.
Встряхнул я эту сумку, все высыпавшееся обратно затолкал, как будто больше ничего и не требуется — теперь все будет в порядке. И вдруг вижу на полу кровь. Ее-то обратно не вольешь, раз пролилась. А дальше еще кровь, и еще — всюду.
Не хочу страх на вас наводить без толку, не стану добиваться, чтобы у вас мурашки по спине забегали, пока будете читать, как я обнаружил Мэри Кэтлин с отсеченными руками, которая обрубками на меня машет. На самомто деле ее просто сбила на Вандербильт-авеню машина с шашечками, а от помощи врача она отказалась — не волнуйтесь, мол, пустяки.
Хотя совсем даже были не пустяки.
Тут, может быть, ирония судьбы дала себя знать, хотя в точности я этого не знаю. Но весьма, весьма вероятно, что Мэри Кэтлин сбил таксомотор из ей же принадлежащей компании.
Нос у нее был сломан, потому и пролилось столько крови. Да и похуже были переломы. Не могу сказать, какие именно. Ей же кости переломанные никто не пересчитывал.
Она в туалет забилась, в кабинку. Я по пятнам крови догадался, в какую. Никаких не было сомнений, она там или не она. Из-под дверцы кеды ее бейсбольные видны.
Ладно, спасибо еще, что труп не валяется. Прокричал я опять: «Уолтер это, чего ты боишься?» Тогда она задвижку отодвинула и открыла дверцу. Не нужно ей было по этим делам, просто сидит на стульчаке, как на табуретке. Хотя лучше бы уж по назначению попользовалась, до того чувствовала себя оскорбленной жизнью. Кровь из носа больше не идет, но вот усики у нее появились, прямо как у Адольфа Гитлера.
— Бедняжка ты моя, — говорю.
Похоже, не очень-то она и расстроилась, что так выглядит.
— Конечно, бедняжка, — отзывается. — И мать моя была бедняжка. — Вы ведь помните, ее мать умерла от заражения радием.
— Кто это тебя так?
Она мне про это такси рассказала. Только что, говорит, отослала письмо Арпаду Лину, подтвердив все свои распоряжения, сделанные по телефону.
— Давай я скорую вызову, — предложил я.
— Нет, не нужно. Не беспокойся.
— Но тебе же к врачу надо!
— Еще чего, давно к врачам не хожу.
— Так ведь сама же себе диагноз не поставишь?
— Умираю я, Уолтер, — говорит. — Какой еще диагноз?
— Последней умирает надежда, — сказал я и уж чуть было по лестнице наверх не кинулся.
— Не смей снова оставлять меня одну! — кричит она.
— Я жизнь тебе хочу спасти.
— Сначала послушай, что я тебе должна высказать, — остановила она меня. — Сидела я вот тут, думала: Господи, после всего, что выпало пережить, после всего, чего добивалась, ни души рядом, чтобы выслушать мою последнюю волю. Побежишь сейчас за Скорой, так не с кем будет по-английски двумя словами переброситься.
— Дай я тебя поудобнее устрою, — предложил я.
— Мне и так удобно. — В общем-то так оно и было. Тряпья на ней много всякого понаверчено, согревает. А головкой прислонилась к стенке кабины, лоскутья подушкой служат.
Обитаемое пространство вокруг нас время от времени содрогалось от грохота. Что-то еще там, наверху, умирает, а именно — железнодорожный транспорт Соединенных Штатов. Полупараличные локомотивы волокут за собой совсем парализованные вагоны — отправляются, прибывают.
— Мне твоя тайна известна, — говорю я ей.
— Какая? У меня, знаешь, очень много тайн.
Ожидал, что у нее глаза на лоб полезут от удивления, когда я ей расскажу, что знаю: ей принадлежит контрольный пакет акций РАМДЖЕКа. Глупо, конечно. Она же мне сама про это сообщила, просто я мимо ушей пропустил.
— Ты что, оглох, Уолтер?
— Да нет, все слышу, говори.
— Мало всего остального, так еще мою последнюю волю во всю глотку проорать приходится.
— Зачем орать? — успокаиваю ее. — Только не хочу я про какуюто последнюю волю слушать. Ты же такая богатая, Мэри Кэтлин! Можешь целый госпиталь для себя одной нанять, если потребуется, так неужели они тебя на ноги не поставят?
— Я жизнь эту ненавижу, — говорит она. — Все, что было в моих силах, сделала, чтобы она стала для каждого лучше, да только, видно, в одиночку не больно чего добьешься. А у меня больше нет сил. Хочу уснуть, вот и все.
— Так зачем же тебе жить, как ты живешь! — возразил я. — Я вот для чего к тебе пришел, Мэри Кэтлин. Я тебя защитить хочу. Мы найдем людей, которым можно полностью довериться. Говард Хьюз,[51] когда понадобилось, нанял мормонов, потому что у них моральные принципы такие твердые. И мы тоже мормонов наймем.
— О Господи, Уолтер, — сказала она — да неужели ты думаешь, что я с мормонами мало дела имела?
— Правда?
— Да было время, когда одни мормоны меня окружали. — И рассказывает мне печальную историю, до того печальную, я и не думал, что этакое на свете бывает.
Случилось это, когда она еще жила, окруженная роскошью, еще пыталась как-то своим огромным богатством пользоваться, чтобы хоть какое-нибудь в этом находить наслаждение. Странная она была, и многие все норовили снимок ее сделать, или захватить да всячески помучить — или убить. Охотно бы ее убили и из-за денег ее, и из-за связей, и просто из чувства мести. РАМДЖЕК уже очень много других компаний обобрал или пустил по ветру, даже навязывал свою волю правительству кое-каких стран поменьше да послабее.
Поэтому Мэри Кэтлин никому, кроме верных своих мормонов, не открывалась, кто она такая, и вынуждена была все время переезжать с места на место. Вот так и вышло, что однажды очутилась она в принадлежащем РАМДЖЕКу отеле в Манагуа, столице Никарагуа, на самом верхнем этаже. Там, на этом этаже, двадцать номеров люкс было, она их все и заняла. Две лестницы с этажа под нею были заложены кирпичом и замурованы, как ту перегородку со стеклянной дверью замуровали в гостинице «Арапахо». А лифт так ходил, что только одна кабинка на самый верх поднималась, и обслуживал эту кабинку лифтер из мормонов.
Считалось, что даже директор отеля не в курсе, кто это у него верхний этаж занимает. А на самом деле в Манагуа, конечно, все до одного догадывались, кто занял в гостинице верхний этаж.
И вот что произошло: она, не подумавши, как следует, решила по городу в одиночестве побродить, вспомнить захотела, как это оно обыкновенным человеком побыть, она же многие годы такого была лишена. Надела парик, затемненные очки и пошла.
