Все они хранят какую-то тайну.
ТогдаУтром одного из дней приходят тысячи человек. Они устало ковыляют по размытому дождями асфальту мостовых. Среди них люди всех возрастов, обоих полов, и все они крайне измождены, грязны, с тусклым взглядом. Они взяли в это путешествие свои тела, но забыли прихватить души.
– Канадцы, – говорит Ник. – Мигрируют на юг.
– Как перелетные птицы, – добавляет Моррис.
Остальные собираются у нее за спиной. Из окон второго этажа мы наблюдаем за проплывающей мимо процессией нищих.
– Нужно бы накормить их.
Это говорит крупный парень по имени Трой. Он едва окончил среднюю школу. Сейчас таким, как он, некуда идти – университетов больше нет. Теперь его всему учит улица.
– Всех, что ли? – бросает Кэйси.
Он бывший член Национальной гвардии[41]. Длинный, тощий тип, который раньше торговал косметикой.
Трой скрещивает руки на груди, отчего становится более массивным.
– Они голодают.
Моррис берет на себя роль миротворца.
– Мы не сможем накормить их всех из имеющихся у нас запасов. Им придется самостоятельно искать себе пропитание. Пока еще можно найти пищу и убежище. Если они в этом остро нуждаются, то не пропадут. Мы не в состоянии обеспечить выживание всем. Все, что в наших силах, – это наблюдать и поддерживать порядок.
Спор сходит на нет. Мы знаем, что подразумевается под убежищем. Умерло так много народу, что образовался избыток всего, за исключением живых людей, свежей пищи и оптимизма.
– Мы проходим стадию естественного отбора, – ворчит кто-то.
– Нет, – возражаю я. – В том, что происходит, нет ничего естественного.
Моррис хлопает в ладоши, стараясь взять ситуацию под контроль до того, как мы из друзей превратимся во врагов.
– По местам! Давайте проверим, все ли в порядке. Не думаю, что у нас могут возникнуть проблемы. Канадцы слишком вымотаны. Но они также на грани отчаяния, а отчаявшиеся люди не всегда благоразумны.
Все начинают действовать. Несколько дней прошло с тех пор, как наш распорядок изменился.
Электричество появляется и исчезает, когда ему заблагорассудится, а вместе с ним и телевидение с его новостями. Все теперь не так, как раньше. Все по-новому. И это значит, что мы все еще живы.
Идет семья, тоже по дороге с севера. Ее члены вцепились друг в друга, будто только так могут сохранить слабеющие между ними связи. Их шагов не слышно, но они вежливо покашливают, давая мне знать о своем приближении. Я встаю с корточек и разминаю затекшие ноги, вытираю ладонью пену от колы с потрескавшихся в уголках губ.
Оба взрослых по краям поддерживают троих детей, идущих между ними. Они останавливаются на тротуаре, у них много вопросов.
– Мы никогда здесь не были, – говорит один из них. – Давно собирались, но так и не выбрались.
– А теперь мы здесь, – добавляет другой родитель. – И чем тут можно заняться?
Кроме ожидания смерти и борьбы за выживание? Конечно, я этого не говорю, потому что не хочу пугать детей. Но взрослые это знают, эта жестокая правда сквозит в их осанках.
– Пожалуй, немногим, – отвечаю я. – У нас есть хорошая библиотека и музей.
Я как экскурсовод, приглашающий посетить свой мертвый город.
– А еда здесь есть? И приличное место, чтобы остановиться?
– Мы бы туда направились, если бы вы подсказали, куда нам идти.
Я объясняю, в какую сторону им нужно двигаться, но они смотрят на меня непонимающе, потому что все такое привычное для меня поражает их своей новизной. Тогда я предлагаю пойти с ними и показать им все, что может представлять для них какой-то интерес. Прежде чем расстаться, они суют мне в руки бумажный конверт.
– Это все, что у нас есть, – говорят они мне. – Теперь от этого нет пользы. Но, возможно, когда-нибудь в будущем…
Билеты в Диснейленд, самое счастливое место на земле.
– Будьте осторожны! – говорю я им, прежде чем попрощаться.
Ник с кровожадным выражением на лице стоит в конце длинного полутемного коридора старой школы. В другом его конце я, на мне маска безразличия. Между нами дверь, ведущая в комнату, где пьют кофе. Мы направляемся к ней одновременно: Ник идет большим устрашающим шагом, а я – неспешно, как будто прогуливаясь.
– Я знаю, почему ты такой злой, – говорю я, когда мы встречаемся.
– Никогда больше так не делай.
– Я делаю то, что считаю нужным.
– Не нужно приносить себя в жертву ради других.
Я смотрю на него уничтожающим взглядом.
– Это был правильный поступок.
– Чушь собачья. Тебя могли изнасиловать, избить, убить. Продать в рабство. Много еще чего.
– Во мне много всего, Ник, но глупости там нет. Это были хорошие люди, и это был человечный поступок.
Я отворачиваюсь от него, чтобы пить кофе, но он хватает меня за хвост и притягивает к себе. Большим пальцем он гладит мне ключицу. От этого места тепло распространяется по всему телу, пока меня не охватывает пожар.
– Я хочу тебя.
– Никогда больше не дергай меня за волосы.
Мой протест с трудом прорывается сквозь дурманящий туман вожделения.
– Я мог бы, – говорит он, и его взгляд обещает многое. – Но в следующий раз тебе это понравится.
СейчасСтоит ночь, когда землетрясение ударами прокладывает себе путь из глубин на поверхность. Все приходит в движение.
Вот он, секрет, который хранили животные.
Все привычные правила неприменимы: здесь нет туалетов, где можно было бы спрятаться, нет столов, под которые можно залезть, нет дверных проемов и несущих балок, способных удержать крышу. У этих самодельных лачуг прочности не больше, чем у лака для волос легкой фиксации. Хлипкие железные стены стараются устоять, но им нечем ухватиться за землю и держаться, пока не закончится эта тряска.
Я хватаю свой рюкзак и бегу.
Вокруг носятся люди, никто не обращает на меня внимания, пока я, спотыкаясь, пробираюсь через лагерь. Камни, защищающие очаги, разваливаются, и раскаленные угли вылетают в образовавшиеся бреши. Земля настолько сухая, что опавшие листья вмиг занимаются от головешек и ярко разгораются. Мать-природа в своем гневе раскалывает землю, поднимая рваные края расщелины вверх. Разбитые пикапы, словно смертоносные кегли, давят между собой тела. Мир превратился в движущуюся мешанину людей и металла. Крики боли дополняют какофонию, когда ослы, понимая, что им не удается устоять на расходившейся земле, бросаются спасать себя бегством.
Все мы бежим, хотя на самом деле бежать нам некуда. От этого не убежишь.
Внезапно земля прекращает содрогаться в затаившей дыхание ночи.
– Янни! – зову я.
Рядом на земле лежит женщина. Я протягиваю ей руку. Она изранена, лицо в крови, но сейчас я ничем не могу ей помочь. Другая женщина похожа на неудавшийся трюк фокусника – ее тело разрублено надвое листом гофрированного железа. Ей тоже нельзя помочь.
