Баг опять оттопырил нижнюю губу.
— Конечно, — сказал он. — Я только в повозку спущусь, возьму оттуда свой «Керулен». И… — он тоже вопросительно покосился на Жанну, — и кота. Еч Жанна, вы ничего не имеете против кота?
— Кота? — чуть удивленно переспросила Жанна.
— Да, такого… рыжего кота.
— Баг, — уже не в силах сдерживать нетерпение, напомнил Богдан, — у меня тоже «Керулен» стоит.
— У тебя и диван стоит, — иронически кивнул Баг. — И холодильник. А вот программок, потребных для действия, которое тебе приспичило произвести, у тебя в «Керулене» столько же, сколько в диване. Я вернусь через пять минут.
Он вернулся через четыре.
Еще через полчаса начинающий хвостатый человекоохранитель Судья Ди, обласканный и, в отличие от мужчин, до отвала накормленный восхищенной и сразу влюбившейся в него Жанной, тяжелой, размякшей от благодушия шерстяной грудой лежал у нее на коленях и нетщательно, лениво вылизывался после обильной трапезы, состоявшей из трех впечатляющих размером котлет по-киевски. Судье Ди явно свезло, и он выглядел именно так, как должен выглядеть кот, которому свезло. Под ворсистым, туго набитым горячим пузом у него были прикрытые тонюсенькой тканью домашнего халата очень стройные женские ножки, на спине лежала ласковая рука, и нежный голос ворковал нечто приятное, хотя и не очень понятное — все-таки, что бы ни думал по этому поводу хозяин, Ди еще не знал всех слов, при помощи коих объясняются все эти неповоротливые, по причуде природы лишенные хвостов великаны. Не хватало ему в жизни лишь одного, но заявлять об этом прямо при посторонних Судья не собирался — еще чего! разве он похож на кота, который предъявляет какие-то требования окружающему миру, когда мир равнодушен и невнимателен? Лишь изредка кот с легкой укоризной поглядывал в спину азартно согнувшегося над «Керуленом» Бага: «Пива-то нынче ты не обеспечил… а еще друг называется», — мог бы прочитать ланчжун в его зеленых глазах, если бы не был так занят.
Баг, сгорбившись, застыл перед экраном, и только его пальцы мельтешили, чуть слышно шелестя клавиатурой. Зубы человекоохранителя были самозабвенно оскалены, словно и сам он стал замершим в справедливой и вечной охоте над мышиной норой котом.
Богдан стоял рядом, нависая у него за спиной и не отрывая глаз от экрана.
Вырисовывалось следующее.
Узнанный Жанной милосердный брат, он же бродячий борец против угнетения русских, звался Архипом Онуфриевичем Козюлькиным; несколько лет назад он, правда, поменял, фамилию и сделался из Козюлькина Архатовым. Родился Архип Онуфриевич в маленьком городке Кинешма Костромского уезда, по христианскому летосчислению в одна тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, четырнадцатого октября. Он был на два месяца старше своего земляка Борманджина Сусанина и ходил с ним в одну школу. В один класс.
Судя по данным школьного архива, по психообдумывательным заметкам воспитателя — они дружили. Ходили друг к другу на дни рождения.
Хотя, судя по ним же, маленький Архип очень трудно сходился со сверстниками. Вообще с людьми. Все у него получалось как-то надсадно, с чрезмерными усилиями. Он не заикался, но почти всегда говорил так, будто вот-вот начнет заикаться, — с трудом выдавливая слова, будто постоянно страшась, что его прервут, засмеют, не поймут, пренебрегут всем, что бы он ни старался донести до собеседников. Несомненно, этому способствовала и неказистая фамилия: дети жестоки и любят давать всякие обидные прозвища, любят зло и едко издеваться над такими вещами; наверняка Архипушку в детстве дразнили Козюлькой, предположил Баг. От всего этого: от постоянной излишней натуги, от постоянного отчаянного стремления суметь, смочь, превозмочь, в том числе и фамилию, стать лучше, чем он есть, — у юного Козюлькина все получалось хуже, чем он мог бы. Редко, но бывают такие случаи в воспитательском деле, когда ничего не получается исправить, и остается только руками развести в надежде, что со временем жизнь, самый неумолимый и беспощадный, но и самый лучший, ни сна, ни устали не знающий воспитатель, сделает то, что не смогли ни родители, ни учителя. Вроде и семья благополучная, без ссор, без измен, набожная в меру; вроде и школа не из плохих — да что об этом говорить, не кто-нибудь, а Сусанин вышел из нее одновременно с Архипом, тогда еще Козюлькиным; бок о бок стояли, получая свидетельства об окончании…
Одну черную жемчужину обнаружил Баг, одну. Воистину для их расследования — жемчужину. Но воистину — черную. В пятом классе еще, когда несмышленые детеныши человеческие вступают в самую опасную пору взросления — детство уходит, а юности еще и в помине нет, и оттого они более чем когда-либо напоминают зверят, а лучшие черты их будущих характеров висят на волоске, — преподавательница ханьского Агафья Боруховна Лян, войдя в класс минут через двадцать после окончания последнего урока — что-то она там забыла — застала маленького Архипа горько и одиноко плачущим в уголке. На ее попытки выяснить, что стряслось, мальчик поначалу не отвечал ничего, и она уже подумала, что это, как обычно, из-за «Козюльки», но потом, когда слезы просохли, мальчик вдруг спросил ее серьезно и с какой-то недетской грустью: «Почему русских все обижают?» Ошеломленная учительница попыталась спокойно выяснить, с чего это в голову ребенку пришла такая странная мысль, но Архип опять замкнулся и, лишь уходя, уже из дверей обернулся к ней и сказал спокойно: «Я знаю, это еще с половцев началось».
Тут Баг с Богданом понимающе переглянулись. Старательно переписанное от руки «Слово» — вот что тут же вспомнилось обоим.
Агафья же Боруховна в глаза не видела «Противу-Слова» и потому никак не могла взять в толк, при чем тут древние половцы. Эта ключевая фраза осталась для нее пустым звуком. Встревоженная настроениями мальчика, она несколько раз пыталась поговорить с ним, потом с его родителями, но родители были уверены, что учительница преувеличивает — ребенок обут, одет, накормлен, посещает музеи и театры, читает все, что хочет, ни в чем дурном не замечен, не курит и не пьет спиртного… значит, с ним все хорошо. А мальчик в ответ на окольные старания учительницы понять, что его так гнетет, лишь отмалчивался, а на заданный однажды прямой вопрос ответил так, словно давно ждал его и заучил по бумажке ответ: «Не знаю, о чем вы, я этого не помню».
Можно было предположить, что именно в то время в руки ребенка попало каким-то загадочным образом «Противу-Слово» и глубоко воздействовало на неокрепшую детскую душу.
Ах, следовало бы сейчас же сняться с места и лететь в Кинешму, беседовать задушевно с престарелой Лян, с владыкой школы, с овдовевшей семь лет назад матерью Козюлькина… Как попало, откуда? С захламленного чердака старого дома Козюлькиных? От проезжего лицедея? Откуда?!
