Затем я щипаю себя за щеки, сильно, чтобы прилила кровь. Глупо, но я не хочу выглядеть бледной, слабой и уставшей.
Когда я возвращаюсь в комнату Тобиаса, там уже полно народу. Юрайя лежит на кровати лицом вниз, Кристина держит в руках синюю скульптуру, разглядывая ее. Линн стоит около Юрайи с подушкой в руках и ухмылкой на лице.
Бьет Юрайю подушкой по затылку, сильно.
– Привет, Трис, – говорит Кристина.
– Ай! Ты даже подушкой ухитряешься больно ударить, Линн! – кричит Юрайя.
– Вот такая я сильная, – радуется Линн. – Тебя что, ударили, Трис? У тебя одна щека ярко-красная.
Наверное, я не очень старалась.
– Это… утренний румянец у меня такой.
Я пытаюсь шутить так, будто для меня это новый язык. Кристина смеется, возможно, несколько громче, чем следовало бы, учитывая шутку, но я ценю и это. Юрайя пару раз подпрыгивает на кровати, сползая к краю.
– Ладно, разговор совсем не об этом, – он машет рукой в мою сторону. – Ты едва не умерла, тебя спас этот садист-педик-пончик, а сейчас мы начинаем полномасштабную войну в союзе с бесфракционниками.
– Педик-пончик? – переспрашивает Кристина.
– Жаргон Лихачества, – ухмыляясь, отвечает Линн. – Дикое оскорбление, но им уже давно не пользуются.
– Ага, потому, что оно слишком унизительное, – кивает Юрайя.
– Нет, потому, что оно настолько глупое, что нормальный лихач о нем даже не подумает, не то что произнести. Педик-пончик. Тебе что, двенадцать лет?
– С половинкой.
Их перепалка мне на пользу. Самой не надо ничего говорить, можно просто посмеяться. И я смеюсь, столько, что хватает, чтобы растопить камень у меня в животе.
– Внизу еда есть, – предлагает Кристина. – Тобиас сделал омлет, но, как оказалось, это изрядная гадость.
– Эй, а мне омлет нравится, – говорю я.
– Значит, вот какой нормальный завтрак для Сухарей, – она хватая меня за руку. – Пошли.
Мы спускаемся по лестнице вместе, грохоча так, как никогда не дозволялось в доме родителей. Отец всегда отчитывал меня, если я бегала по лестнице. «Не надо привлекать к себе внимание, – повторял он. – Невежливо по отношению к окружающим».
Я слышу голоса в гостиной. Целый хор, иногда прерывающийся взрывами хохота, тихая музыка, то ли банджо, то ли гитара. Не ждешь такого в доме альтруистов, где обычно тихо, вне зависимости от того, сколько народу собралось. Голоса, смех и музыка вдохнули новую жизнь в эти глухие стены. Мне становится уютнее.
Стою в дверях гостиной. На диване, рассчитанном на троих, сидят пятеро, играя в карты, игру, которую я как-то видела у правдолюбов. В кресле сидит мужчина, у него на коленях сидит женщина, кто-то еще примостился на подлокотнике, держа в руках банку с супом. Тобиас непринужденно сидит на полу, привалившись спиной к кофейному столику. Одна нога согнута, другая прямая, рука на колене, голова наклонена. Я никогда не видела, чтобы он чувствовал себя настолько хорошо без пистолета в руке. Даже не думала, что такое возможно.
У меня мерзкое ощущение в животе, такое, как со мной бывает, когда мне лгут, но я не понимаю, кто мне сейчас лжет и насчет чего. Это совсем не то, чего я ждала от бесфракционников. Меня учили, что это хуже смерти.
Я стою пару секунд, прежде чем собравшиеся меня замечают. Разговор затихает. Я вытираю руки о край рубашки. Слишком много глаз, слишком много тишины.
Эвелин прокашливается.
– Познакомьтесь, это Трис Прайор. Думаю, вчера вы о ней немало услышали.
– А еще Кристина, Юрайя и Линн, – добавляет Тобиас.
Я благодарна за попытку отвлечь всеобщее внимание от меня, но его прием не срабатывает.
Я застываю в дверном проеме на пару секунд, и вдруг один из мужчин-бесфракционников, пожилой, с морщинистым лицом и кучей татуировок, заговаривает со мной.
– Разве ты не должна была погибнуть?
Некоторые смеются, я пытаюсь улыбнуться. Но улыбка получается кривой.
– Должна была, – отвечаю я.
– Но мы решили не давать Джанин Мэтьюз все, чего ей хочется, – Тобиас встает и дает мне банку фасоли, но внутри – омлет. Алюминиевая банка греет мне руки.
Я сажусь рядом с ним. Вытряхиваю немного еды себе в рот. Я не голодна, но понимаю, что перекусить надо, поэтому жую и проглатываю. Я уже знаю, как привыкли есть бесфракционники, поэтому передаю банку Кристине и принимаю у Тобиаса жестянку с консервированными персиками.
– Почему все собрались в доме Маркуса? – спрашиваю его я.
– Эвелин его выгнала. Сказала, что это и ее дом и он многие годы им пользовался, пришла ее очередь, – ухмыляется Тобиас. – Была хорошая ругань, прямо на лужайке, но Эвелин вышла победителем.
Я гляжу на мать Тобиаса. Она в дальнем углу болтает с Питером и доедает омлет. У меня жжет в животе. Тобиас говорит о ней почти с почтением. Но я никогда не забуду того, что она сказала о моей временной роли в его жизни.
– Тут где-то хлеб имеется, – он берет с кофейного столика корзинку. – Возьми пару кусков.
Я грызу горбушку и снова смотрю на Питера и Эвелин.
– Думаю, она хочет завербовать его, – произносит Тобиас. – Она умеет расписать жизнь бесфракционников, как нечто привлекательное.
– Все, что угодно, только чтобы его в Лихачестве не было. Он мне жизнь спас, но любить его после этого я не стала.
– Надеюсь, когда все закончится, различия между фракциями не будут нас беспокоить. И, думаю, это хорошо.
Я помалкиваю. Мне не хочется начинать спорить с ним. Напоминать ему, как трудно убедить лихачей и правдолюбов объединиться с бесфракционниками в войне с системой фракций. Все может перерасти в новый конфликт.
Открывается дверь, и входит Эдвард. Сегодня у него на глазу синяя повязка. Огромный глаз на когда-то симпатичном лице выглядит забавно, даже гротескно.
– Эдди! – приветствует его кто-то. Но Эдвард уже замечает Питера. Идет через всю комнату, едва не выбивая ногой у кого-то из рук банку. Питер вжимается в стену у двери, будто хочет исчезнуть.
Эдвард останавливается в считаных сантиметрах от него, а потом резко дергается, будто собираясь ударить Питера кулаком. Тот отшатывается назад и стукается головой о стену. Эдвард ухмыляется, бесфракционники смеются.
– При свете дня не такой уж и храбрец, – обращается Эдвард к Эвелин.
– Постарайся не давать ему в руки никаких столовых приборов. Как знать, что ему придет в голову с ними сделать.
Говоря, он выхватывает вилку из руки Питера.
– Отдай – просит парень.
Эдвард хватает Питера свободной рукой за горло и прижимает зубцы вилки ему к кадыку. Питер цепенеет, кровь приливает ему к лицу.
– Молчи, когда я рядом, – цедит Эдвард. – Или в следующий раз я тебе горло проткну.
– Хватит, – говорит Эвелин. Он бросает вилку и отпускает Питера. Идет через всю комнату и садится рядом с человеком, назвавшим его «Эдди».
