– Ну как успехи в постановке диагноза? – обратился он к нам.
На что мы могли только развести руками.
Дворкин, улыбаясь, обратился к больной:
– Скажите, Настасья Петровна, как вы оказались в Энске?
Та, улыбаясь в ответ, поведала:
– А я не знаю. Шла домой после работы и вдруг смотрю – стою на шоссе. Я остановила грузовую машину и спросила водителя, где я нахожусь. Он мне сказал, что я в двадцати километрах от Энска. Вот я и попросила его подвезти меня до города. Ни сумки, ни денег у меня не было, но парень хороший, он меня и так подвез. Ну а в городе я обратилась к милиционеру, а он меня сюда привел.
Тут Дворкин ее прервал:
– Настасья Петровна, скажите, пожалуйста, будущим врачам, а где вы живете?
Та, вновь улыбнувшись, сообщила:
– Я живу в городе Энгельсе Саратовской области, там и работаю.
Мы в удивлении уставились друг на друга.
Дворкин отпустил больную и начал свои объяснения:
– Товарищи студенты, мы сегодня начинаем изучение эпилепсии, и я воспользовался очень редкой возможностью показать вам больную эпилепсией, у которой был эпизод сумеречного изменения сознания, или, как еще называют это состояние, проявления амбулаторного автоматизма. Она ведь ушла из дома месяц назад, в Энгельсе ее разыскивают милиция, родные. А она только три дня как пришла в себя. Но заметьте, больные в состоянии измененного сознания довольно часто для окружающих ведут себя как обычные люди, отвечают на вопросы, могут что-то рассказывать. Но когда они осознают себя, то не помнят ничего из того, что делали. А эта женщина в нашей больнице ожидает мужа, который скоро за ней приедет. Мы передадим все данные на нее в тамошний психиатрический диспансер, и она будет получать соответствующее лечение. Кстати, такие больные с сумеречным сознанием представляют немалую сложность для судебно-психиатрической экспертизы. Испытывая галлюцинации и изменения настроения, они иногда способны на страшные поступки. Мы знаем не один случай, когда любящий отец или мать, ну или еще кто-то, внезапно обнаруживали себя в комнате с топором в руках, а вокруг лежали убитые родственники. Они начинали звонить в милицию и объяснять, что кто-то убил их родственников, и очень удивлялись, когда их арестовывали за это преступление. Если у этих людей была эпилепсия в анамнезе, то диагноз обычно не представлял большой сложности, но если ранее такой больной у нас не наблюдался, то для экспертизы необходимо длительное стационарное наблюдение. Сегодня я покажу вам еще одну больную эпилепсией, и вы посмотрите, как она отличается от предыдущей больной. Болеет она уже долгие годы, и у нее в достаточной мере выражен эпилептоидный тип характера. Она лечится у нас уже много лет, была на спецлечении по приговору суда за убийство четырех человек. Вот вы побеседуйте с ней и попросите рассказать о преступлении.
К нам в кабинет вошла еще молодая привлекательная женщина с капризным выражением лица. Дворкин представил ей нас, и я, как обычно, начал разговор.
Наташа, как она представилась, с удовольствием мне отвечала, называя Сереженькой и лапушкой. Но когда начинала рассказывать о своей жизни, буквально тонула в описаниях и малозначащих подробностях. Когда я же спросил ее об убийствах, она так же с удовольствием начала рассказывать и сообщила, что жила в спецпоселке для психических больных. Там же вышла замуж за фельдшера, жили они вдвоем в отдельном доме, и однажды ее муж привел домой четырех собутыльников. Они напились и затем тут же, на кровати, пока пьяный муж спал, изнасиловали ее, а потом легли спать. Она взяла кухонный нож и перерезала им всем горло.
И тут ее настроение резко изменилось, она покраснела, ее лицо приобрело злобный вид.
– А знаешь ли, Сереженька, почему я их зарезала?! – кричала она.
На мое робкое «не знаю» она опять закричала:
– Ты что думаешь, я их зарезала за то, что они меня изнасиловали?! Да я таких насильников сто штук не замечу! А зарезала я их за то, что они, гады, грязными ногами мое новое постельное белье испачкали!
Тут настроение Наташи совсем испортилось, и Дворкину пришлось увести ее обратно в отделение.
Нам оставалось уже совсем немного времени на цикле психиатрии, поэтому я пользовался каждой минутой, чтобы узнать как можно больше у нашего преподавателя. Мне вообще очень понравился Михаил Львович. Он, на мой взгляд, был настоящий специалист своего дела, всегда выдержанный, спокойный и очень корректный в поведении с коллегами и больными. Я в своей длинной и богатой событиями жизни не так уж много видел людей, настолько соответствующих выбранной профессии.
И с удовольствием слушал его рассуждения о сущности психических заболеваний, особенно шизофрении. В беседах он углублялся в философские дебри и сыпал цитатами из сочинений уважаемого им Ясперса.
Как-то раз, выглядя чем-то озабоченным, он попросил меня зайти в ординаторскую и принести ему его записи. Когда я зашел в ординаторскую, на столе, где были бумаги Дворкина, увидел стопку анализов. Мое внимание привлек верхний листок, в котором было подчеркнуто красным карандашом лаборанта число лейкоцитов – двадцать две тысячи. Я прочитал фамилию пациента и спросил:
– Скажите, а кто ведет больного Егоренкова?
Молодой врач Сергей Михайлович, только что начавший работу после интернатуры в больнице Кащенко, поднял голову:
– Я веду этого больного, а что случилось?
– Сергей Михайлович, а вы видели его анализ крови?
– Нет, я еще не смотрел, а там что-то не так?
– Ну, во-первых, там жуткий лейкоцитоз.
– И что это значит? – наивно глядя на меня, спросил Сергей Михайлович.
Подумав про себя о том, как «хорошо» готовят специалистов-психиатров в Москве, я поинтересовался:
– А он ни на что не жаловался в эти дни?
– Да, вчера ночью у него резко заболел живот. Его осмотрел дежурный врач, и пришлось сделать промедол, потому что анальгин боль не снял. Но вчера днем мы вызвали хирурга, и он не нашел ничего страшного, диагностировал гастрит и назначил анализы.
– Сергей Михайлович, можно я гляну больного?
– Да сколько угодно. Пойдемте, я вам его покажу.
Мы зашли в палату и приблизились к постели больного. Я его сразу узнал. Еще пару дней назад Дворкин приводил его к нам для беседы. Пожилой мужчина интеллигентного вида, в очках, производил впечатление незаурядного ученого до того момента, как начинал говорить. Его речь, в которой два-три слова несли какую-то смысловую нагрузку, вместе составляли абсолютную бессмыслицу.
Но сейчас он лежал, скрючившись на кровати, его лицо осунулось и имело землистый цвет. Я взял в руки историю болезни, где предпоследней была запись дежурного врача, практически описывающая симптомы прободной язвы желудка. Ниже шла запись уже хирурга, в которой он ставил диагноз «обострение хронического гастрита» и назначал лечение и анализы.
