Разметчик снял с себя свою серую куртку, протянул Веле. Куртка предназначалась Лёнчику, которого сморил сон. Вела достала из сумки маленький шерстяной плед, раскатала его на траве, уложила Лёнчика, накрыла сверху курткой.
— Часик поспит, — рассудил Мик Григорьич, — И будет, как огурчик. Он у тебя молодец.
— Да, — гордо сказала Вела.
— Так вот, насчёт выбора. Выбор действительно был у многих згинцев. Был и у сподобных. Уехать или остаться. Почти все уехали. И, как оказалось, правильно сделали.
— Правильно!? — изумился я.
— Но вы, уважаемые, не обольщайтесь. Для самобичеванья у вас нет повода. Как бы вам не нравилось это занятие. У вас выбора не было. Ни малейшего.
— То есть? — не поняла Вела.
— А то и есть. Вы уехали из Зги, потому что я вас отправил оттуда. И сопротивляться этому, друзья мои, вы никак не могли, уж извините.
— Вы? Отправили? Почему? — опешил я.
— Именно потому, что вы — лучшие. Вы. Трое. Сподобнейшие. Я не хотел, чтобы вы попали в… коллапс так кто-то это назвал, хотя это неточное названье — в пик антиморформа, в эту вакханалию и превратились в какой-нибудь энергоидиотизм, наподобие ваше-го знакомца «господина Дафта» с его милым «конгломератом». Вы должны были сохранить свою, так сказать, боеспособность. Вы её сохранили. И проявили в деле.
— Боже мой! — сокрушилась Вела, — То, что мы сделали… Это ужасно! Это бессмысленно.
— Минуточку, — подозрительно нахмурился я, — Всё, что происходило, произошло. Всё это не было случайным? Вы знали? Неужели не могло… по другому?!
— Могло. И сможет. И будет. Не с вами. Не со мной.
— Да? И не на Земле, конечно, — склочно продолжил я, — И не с земным человечеством…
— С земным, отчего же. Когда-нибудь ещё.
— Когда-нибудь? Годков эдак через десяток тысяч, да? К тому времени от земного человечества, может быть, и помина не останется.
— Не капризничайте, — миролюбиво усмехнулся Мик Григорьич, — Вы всё прекрасно поняли. Не хотите сделать последний шаг. Признаться себе.
— Не хотим, — с болью прошептала Вела, — Конечно, не хотим. А Вы? Хотите? Вам, Мик Григорьич… Вам, человеку, згинцу, какого мы знаем и любим, что бы вы не говорили о себе, о своём истинном происхождении… Вам легко признаться? Согласиться с этим. С неизбежностью этого.
— Неизбежность? Что ж… Неизбежность и есть. Суровая правда. И мне — человеческое не чуждо. И я опечален. Но не удивлён.
— И теперь что же, Мик Григорьич? — в волненьи спросил я, — Дальше что? Когда мы признаем, что миссия морформа на Земле потерпела крах, по нашей, по человеческой вине. И что иначе и быть не могло. И что это приговор на века…
— Друзья мои, не надо сгущать краски.
— Куда уж гуще, Мик Григорьич!
— А кто, вообще, вам сказал, что морформ — это быстрое и весёлое приключение? Да, есть закономерности развития цивилизаций. Да, ваша теперешняя цивилизация в сущностном постоянстве пребывает уже почти два десятка тысячелетий. Да, вам подходит срок. Вы действительно в принципе уже в состоянии рекомбинировать свои энергоинформное и физиологическое начала. Как это произойдёт — можно спрогнозировать, но в точности предсказать невозможно. Да, морформ. Для его простиженья и созданы посты размета. Зга. Именно. Тихий провинциальный городишко. Одно из предсподобий морформа. Вы. Первые искры.
— «Из искры возгорится пламя», — неуклюже пошутил я, — Ан — не возгорелось. Солома оказалась сырой. Да? И гнилой.
— Мик Григорьич, — прошептала Вела, — Всё-таки, что должно было с нами произойти? Если бы не… Какими мы могли бы стать? И ещё… Вы. Главная для нас загадка. Разметчик. Управитель морформа… если можно так сказать.
— Мо-ожно! — засмеялся Мик Григорьич, — Ещё хлеще — генеральный директор морформа. Нет. Верховный главнокомандующий. Можно сказать что угодно. Но это будет глупость. А ты умная девочка. Я знаю тебя такой, — Разметчик шутливо, но ласково, с удовольствием погладил Велу по голове, по спутанным волосам, отчего она ещё больше смутилась.
— И всё-таки… всё-таки… Нам почти ничего неизвестно. Одна интуиция, предположения, фантазии… Слишком странно, разрозненно всё. Не складывается воедино. Вы — Мик Григорьич. Человек? Я не могу воспринять вас иначе, иным. А вы иной. Вы — оттуда. Что там? Какая связь между нами и вами? Какими мы станем?.. когда-нибудь.
— Молодец! — одобрительно улыбнулся Разметчик, — Это серьезные вопросы. Вы имеете на них право. В основном ваша интуиция вас не обманывает. Но вы хотите всё знать досконально.
— Хотим, — подтвердил я.
— Вот-вот. Эта ваша повальная «досканализация». Склонность к частому анализу явлений, нежели к их синтезу. Копание в разрозненных мелочах, не видя, не представляя целого. Свойство ортодоксно-интеллектных цивилизаций. Один из тормозов вашего развития. Впрочем, это я так, в общем. К данному случаю это, вероятно, не относится.
— Так что, Мик Григорьич? — не унимался я.
— Ну-ка давай-ка сперва дровишек подсобираем. А то останемся без огня.
Мы с Миком Григорьичем поднялись, обошли окрестные кущи, наломали в темноте сухих веток, сложили их рядом с костром. Пламя костра оживилось, заиграло, запотрескивало, пережёвывая, свежую пищу.
Мы втроём молча сидели и смотрели на набирающий силы огонь. Лёнчик тихонько посапывал во сне. Над костром, за костром качался прохладный свод ночной темноты с абрисными слабейшими отпечатьями в ней тёмных деревьев-кустов, за ними, за колдобинными пустырями простирались улицы-окоулки, перекрёстки-тупички нашего города. Удивительно — город вдали существовал не в моём рассудочном понятьи, не в воображеньи, питаемом достоверной памятью. Я действительно видел его сквозь ночь каким-то необычайным ультразрением и, пожелай я напрячь — сфокусировать его, я бы разглядел на улицах Зги, именно то, что находилось там, происходило там в данную минуту.
Но мои ощущения, разброшенные по Зге, оттягивались назад, возвращались к костру. Существо огня было самым главным в ночном мире, главней Зги, главней нас. Оно было совершенно и недоступно и жило своей совершенной жизнью. Мы любовались лохматым благодушным зверюгой-костром и ждали, что скажет Мик Григорьич. Торопить Мика Григорьича было нельзя, бесполезно, опасно. Он всё знает сам, помнит сам, решит сам.
Мы терпеливо ждали, глядя на огонь. Потом — странно — перестали ждать, даже забыли о Мике Григорьиче, о Разметчике. Нас втянул в себя пылающий оранжевый хищник — хитрец-искуситель. Лишь самым краешком слуха, кромкой сознанья я успел уловить уже непонятно чьи слова.
