— И не вздумай даже легонько задеть фонариком стенку — одна искра, и все взлетит на воздух! — А потом, обернувшись ко мне, окаменевшей от страха, сказал успокаивающе:
— Не волнуйся ты так, Аня, мальчишка тонкий, гибкий, все будет хорошо — он же не курит у тебя, нет? — и засмеялся, только, видимо, что-то такое было у меня во взгляде, отчего смех его захлебнулся в самом начале, и тогда он закашлялся — громко и хрипло. Замолчи, думала я бессильно, замолчи, я хочу слышать, что там происходит, в этой цистерне, я хочу слышать каждый его шаг по этой отвесной ненадежной лестнице.
— Ну, что там? — Сзади подошел Сережа, в каждой руке у него было по пустой канистре.
— Вряд ли там что-то осталось, — сказал папа, перестав кашлять; лицо у него теперь было совершенно серьезное, — тут все было открыто — похоже, кто-то побывал здесь до нас.
— Так зачем же вы его туда послали? — сказала я и шагнула к люку, чтобы крикнуть Мишке — возвращайся, вылезай немедленно, но тут из люка послышался его искаженный эхом голос:
— Нет ничего! Просто дно мокрое! — и через секунду на поверхности появилась его взлохмаченная голова.
Под второй крышкой тоже было пусто — это выяснилось в следующие несколько минут; оставалась третья, закрытая на замок, сбивать который обычным образом было бы слишком опасно. Немного повозившись, мужчины все-таки нашли способ открыть и ее — туго обернув тряпкой длинный пожарный багор, который Андрей нашел где-то тут же, на заправке, замок после длительной возни удалось сломать — но все эти усилия оказались напрасны: вероятно, последнюю цистерну не стали вскрывать только потому, что она опустела еще до того, как отключили электричество, вместе с которым умерли и насосы, качающие топливо наверх.
Разочарованные, мы стояли вокруг развороченных люков — Мишка, от которого резко и неприятно разило теперь бензином, расстроенно протянул:
— Выходит, все зря? — И никто ему не ответил, даже Сережа, который до сих пор был так уверен в том, что топлива вокруг все еще достаточно, не нашел ни одного слова; постояв еще немного, мы как по команде обернулись и побрели к машинам. Дико хотелось курить.
На светлом пятачке между припаркованными возле обочины машинами топтались остальные: на улицу не вышел только Леня, который даже на широких Лендкрузеровых сиденьях после дня пути чувствовал себя плохо. Подняв на нас глаза, Ира спросила:
— Ну, как? — и Сережа молча покачал головой.
Держась одной рукой за ее колено, рядом с ней на снегу стоял мальчик и, замирая от восторга, кормил сидевшего рядом пса картофельными чипсами из яркого пакетика, неловко зажатого в плотно упакованной в варежку руке, и неуверенно, готовый в любой момент ее отдернуть, протягивая вперед вторую, уже без варежки, которую пес всякий раз задумчиво, не спеша обнюхивал, а потом распахивал свою огромную пасть и осторожно, передними зубами, вытаскивал из нее химический желтый треугольничек.
— Вот, это вам, — сказала Ира и протянула Сереже несколько хрустящих упаковок, — мы нашли там внутри, в магазине. Там было еще несколько шоколадок, но я отдала их детям. Мне кажется, нам лучше нигде не останавливаться, чтобы приготовить еду — а на ночь нам хватит и этого, — и потом, повернувшись к мальчику: — Антон, хватит, я не буду больше повторять, ты должен съесть это сам, а не кормить собаку!
Мальчик поднял голову и посмотрел на меня.
— Он ест, — сказал он шепотом и улыбнулся.
Перед тем как вернуться за руль, Андрей сказал:
— Нет смысла тут ночевать, Серега. Если они так заправку выкачали, не найдем мы ничего ни на автовокзале, ни на лодочной этой станции.
Сережа молча кивнул и полез в машину.
Еще одна заправка попалась нам километров через пятнадцать, возле развилки — в том месте, где дорога раздваивалась, уходя в противоположные стороны — один ее рукав уходил назад, к мертвой Вологде, а второй — налево и вверх, на север; на указателе было написано: Вытегра — 232, Медвежьегорск — 540, я ни разу в жизни даже не слышала этих названий и спросила у Сережи — а нам куда? Нам дальше? И он кивнул и улыбнулся так, что мне впервые с момента, как мы покинули дом, захотелось все-таки самой взглянуть на карту, чтобы убедиться, существует ли на самом деле то место, куда мы направляемся. Люки топливных резервуаров и здесь, на развилке, были вскрыты — на этот раз все, без исключения; мы не стали даже спускаться вниз, потому что и так было ясно — они безнадежно пусты.
Именно в этом месте папа пересел в Лендкрузер, предоставив Ире рулить Витарой; к моему удивлению, Мишка неожиданно вызвался ехать дальше с ней и с мальчиком — не глядя на меня, он пробурчал что-то вроде «нехорошо им там одним, я возьму одно из ружей и с ними поеду, мам» и выскользнул из машины. Я не стала с ним спорить — у меня больше не было сил. Вместо этого я предложила Сереже немного отдохнуть — давай, я порулю хотя бы пару часов, сказала я, а ты поспи, мы же не первыми идем, я справлюсь, все нормально, но он не согласился — ерунда, Анька, я не устал, давай-ка ты лучше вздремни немного, сменишь меня, когда это действительно понадобится. Несмотря на то что этот длинный день, начавшийся, как теперь казалось, неделю назад, действительно страшно утомил меня, сразу заснуть я не смогла — было всего-навсего что-то около шести вечера, хотя, глядя в окно, об этом ни за что нельзя было бы догадаться; все за пределами крошечного круга света, дрожащего вокруг наших ползущих по пустынной дороге машин, было чернильно-черным: и густое северное небо, и огромные, обступившие трассу деревья, и даже снег в тех местах, куда не доставали огни наших фар. Теперь, когда Мишки с его бензиновой аурой больше не было с нами в машине, я наконец закурила (пес, свернувшийся на заднем сиденье, поднял было голову и недовольно фыркнул, но тут же, смирившись, глубоко вздохнул и снова лег) и, стряхивая пепел в приоткрытое окошко, наблюдала за россыпью оранжевых искр, быстро сносимых ветром назад и вниз, под колеса едущего за нами пикапа. По крайней мере, топлива хватит нам на то, чтобы доехать до этой загадочной Вытегры, думала я сонно, а вот до Медвежьегорска мы уже не дотянем, сейчас бесполезно спорить, главное — не пропустить, не проспать эту Вытегру, чтобы успеть остановить их, если они вздумают двинуться дальше с полупустыми баками, я не просплю, целых двести километров, с такой скоростью мы там будем не раньше утра, даже если я усну, я успею остановить их, подумала я и заснула.
* * *
Из глубокого сна меня выдернуло неприятное чувство, что мы стоим, — я поняла это, еще до конца не проснувшись и не открывая глаз; ощущение было точно такое же, как бывает в спальном вагоне поезда, застрявшем вдруг посреди ночи на какой-нибудь маленькой сортировочной станции, когда тело, привыкшее к движению, покачиванию и железному лязгу, вдруг реагирует на внезапную тишину и неподвижность. Вначале мне показалось, что, пока я спала, все решили просто остановиться на обочине в каком-нибудь тихом месте, чтобы отдохнуть, и я почти уже заснула снова, как вдруг резко выпрямилась на сиденье и широко открыла глаза — что-то было не так. Кроме меня, в машине не было никого — водительское место пустовало, и даже пса на заднем сиденье не было.
