Ким на секунду задумался. Быстро — почти автоматически — проследил в обратном порядке всю цепочку своих решений за последние три дня.
— Когда он ногу сломал?
— Вчера, говорю.
— Отпадает, — сказал Ким, пытаясь скрыть облегчение. — Я еще позавчера выкачал карту и просчитал дорогу к вам… Да и Пандем не станет водить меня, как куклу. Это все ваши апокалиптические фантазии.
— Ну, раз не привел, то и хорошо, — сказал Быстов, глядя в одно из окошек, грязное, с лоскутиками паутины. — Да и забыл ты свои хирургические умения. Двадцать пять лет нет практики — все, сливай воду…
— Хорош болтать, — сказал Ким раздраженно. — Показывай, что там с Димкой твоим?
* * *
Димке можно было дать лет шестнадцать с виду. Лицо его было цвета слоновой кости, а на лбу сотней булавочных иголок лежал пот.
— У вас анальгетики есть? Хоть что-нибудь?
— Водка.
— Идиоты. Ч-черт… Я позову Пандема.
— Убью, — шепотом сказал лежащий Димка.
— А как мне править? Как? Как в тринадцатом веке — без наркоза?
— Есть еще травка, — сказала баба Мела, которой было лет восемьдесят и которая на самом деле звалась Мелани Смит.
— Травка, — сказал Ким. Подумал и выругался — как когда-то в операционной; сразу сделалось легче. И сразу стало ясно, что произойдет в ближайшие полчаса.
— Двух здоровых мужиков. Спирта. Бинтов. Гипс готовьте. И заберите всех баб отсюда. Вообще все лишние — выйдите…
Быстов стоял в углу. Киму не было времени анализировать, как именно хозяин на него смотрит и что у него на уме.
* * *
Часа через два пацан уснул наконец — с нормальным пульсом, с наконец-то порозовевшим — от алкоголя — лицом.
По дороге от дома к ратуше встречные — а их было много, видимо, новость распространилась — косились на Кима с удивлением и опаской.
Быстов снова привел гостя в свой кабинет. Со зверским выражением лица вытащил из шкафчика большую бутылку с длинными стеблями зверобоя в прозрачной жидкости цвета некрепкого чая:
— Ну…
Выпили молча.
— Он тебе сын? — спросил Ким.
— Ага.
— Сколько ему?
— Пятнадцать.
— Молодец…
— Знаю, — сказал Быстов, и в одном слове послышалась такая похвальба и гордость, которую редкий хвастун втиснет даже в длинную тираду.
Выпили по второй. Закусили какими-то сухариками вперемешку с вялыми, неаккуратными с виду, но очень вкусными огурцами.
— Почему? — спросил наконец Ким.
Быстов, не дожидаясь Кима, выпил третью. Поморщился:
— Поймешь?
— Попытаюсь.
Быстов осторожно поставил на стол опустевшую рюмку. Протянул к Киму руки ладонями вверх:
— Видишь?
Руки были, как дерево. Застарелые мозоли покрывали их сплошной коркой.
— Не аргумент, — сказал Ким.
— Усилие, — сказал Быстов. — Человек — это усилие… Жизнь. Наибольшее усилие, на которое человек способен, — цена ему, человеку. Не обязательно яму при этом копать… Или там бабе рожать необязательно… Ты меня поймешь.
— Вообще любое усилие? — спросил Ким.
— Да, — Быстов снова налил себе и гостю. — Можно на тебя еще продукт переводить? Или тебе Пандем в желудке все в воду превратит, начиная с третьей?
— Не превратит, — сказал Ким. — Он ничего не превращает в воду, у него другие механизмы… Понеслась?
И они выпили.
— Зачем корячиться, если есть Пандем? — устало спросил Быстов.
— То есть зачем надрываться на жатве, если синтезатор делает хлеб из простеньких реактивов за пять минут?
Быстов покачал головой; сверкнула круглая лысина в густых седеющих патлах:
— Не-ет… В эту детскую ловушку меня не лови. Раньше, мол, люди на лошадях пахали, но разве комбайн обесценил их труд… Оптимальный путь, высвобождение энергии для других целей и все такое — это правильно, Ким. Я совсем другое усилие имею в виду…
Он встал. Прошелся взад-вперед по комнате. Щелкнул пальцами — на стене напротив окон засветился большой, от пола до потолка, монитор.
— «Дюйм», — пробормотал Быстов себе под нос. — Двадцать шестая.
На экране возник вдруг — и продолжился с середины — старый-престарый фильм. Не только не объемный, но даже и черно-белый. Отреставрированный, но все равно блеклый в сравнении с последними реал-композициями.
— Звук! — сказал Быстов, и звук пропал.
— Усилие, — сказал Быстов. — Через «не могу»… Как в армии. Как на той же жатве. Как сегодня Димка… Зачем человеку быть выше себя, жертвовать собой, наконец, если Пандем и так всем поможет?
— У человека, — сказал Ким, — есть много других возможностей «быть выше себя». Человек может учиться. Человек может совершенствоваться. Заниматься спортом, в конце концов…
«Лететь в космос», — хотел он добавить, но не добавил. Некстати вспомнил о Витальке.
— Игрушки, — Быстов невесело усмехнулся. — Детский мир. Делай что угодно, но знай, что Пандем все равно тебе поможет… Он же тебя любит. Он тебя вытащит у черта из пасти, если ты туда из любопытства полезешь. Что, мамка не поможет дитятку, если с дитятком беда? А сколько лет дитятку — значения не имеет. Когда я служил, у нас одному парню мамаша клубнику в сахаре таскала, передавала какие-то пирожки, мармеладки…
— Пусть лучше дитятко свалится в пропасть и сдохнет на дне?
— Сам, — Быстов ударил кулаком по столешнице, и оба монитора подскочили. — Не сваливайся в пропасть, лапушка. Думай сам… Нет, игрушки все это, «Пандемовы страсти». Красная зона та же… Игрушки да лицемерие: я крутая, я боксерша… я эгоистка… я анархистка… а как беда, так Пандем поможет. Он всегда помогает. Он добрый.
— Дочь? — подумав, спросил Ким.
— Она, — пробормотал Быстов, с ненавистью глядя на пустую рюмку. — А ты… Ты вроде мужик. Я уж подумал было, что ты тоже отказник… Ни один пандемный так бы не…
И замолчал.
— А то, как ты живешь, — не игрушки? — спросил Ким. — Поля эти… пшеница… Огороды… Коровы ходят, понимаешь… Синтезаторами вы не пользуетесь, а сетью — да?
— Сеть люди раньше придумали, — сказал Быстов. — До Пандема.
— Так и синтезаторы собрали тоже люди… с подачи Пандема… А если бы и марсиане подбросили — что, не пользоваться? Брезговать? Пусть народ с голоду мрет?
— У меня никто не мрет, — сказал Быстов. — Звук!
И, повернувшись к Киму спиной, стал смотреть фильм.
Минуты через две Ким узнал ленту. Это был «Последний дюйм» из его детства.
Динамика плотности населения в Тихом океане, оперная постановка с участием сразу двенадцати звезд, климатический купол на Северной платформе…
