– Из студенческого фольклора, – объявил Стас и, прокашлявшись, чуть фальшивя, запел на мотив мелодии «Blue canary», которую сделал знаменитой у нас в стране театр Вячеслава Полунина:
Граждане хирурги, давайте мыться.
Эй, сестрица, налей водицы.
Плюхнем в тазик растворчик мыльный,
Три минутки – и ты стерильный.
Анестезиолог – это я! – наденьте маску,
Расскажите больному сказку...
Тут Стас бодро заиграл мелодию народных частушек:
Жили-были дед да баба,
Дед на стройке был прорабом.
Он сломал себе ключицу
И поехал к нам лечиться...
«Каждый из них – это часть меня, как автора, – думал Костя, слушая Стаса. – Но только часть. Например, эту песню я не знал, для Стаса ее не придумывал, и в романе ее нет».
Глюканатик вольем по капле,
Наточите острее скальпель.
Вот катетер длиною в метр —
Аккуратно введем в уретер.
Счастье для хирурга – благо больного:
Все, что мы отрежем, – чик-чик! – вырастает снова!
Стас умолк, мелодия оборвалась. Он отложил гитару и легко поднялся.
– Браво, – кисло сказал Вадим. – Я и не подозревал в тебе таких талантов... Ольга обязательно оценит их по достоинству...
– Я в этом уверен, – сказал Стас.
Вадим сделал шаг к нему. Костя негромко сказал:
– Вадим, предупреждаю...
Тот быстро обернулся и закричал так, что Костя на мгновение оглох:
– Один раз!! Один раз ты мог увидеть драку своих литературных персонажей, взявшихся из ниоткуда!
– Почему из ниоткуда... – с обидой в голосе сказал Стас. – Очень даже из откуда...
– Заткнись! – отмахнулся Вадим и продолжал, уничтожая Костю взглядом: – Ты мог увидеть драку двух элементов, составляющих текстового файла! Драку несуществующих – НА САМОМ ДЕЛЕ – людей! Все гении мира со времен Гомера мечтали об этом – а ты отказываешься!!!
– Нет, ну действительно, – сказал Стас. – Ты чего, папа, дурак, что ли? Дай я ему быстренько табло отполирую, чтобы не заносился...
– Здесь нет ни Гомера, – с усилием сказал Костя, понимая, что балансирует на краю безумия, – ни прочих гениев. Проваливайте оба. Быстро. На родину.
– Слабак, – сказал Вадим с жалостью. – Правильно Дашка про тебя сказала.
Он повернулся и шагнул было к Стасу, но заставил себя сдержаться.
– Успеется, – сказал он. – Уходим.
– Гитару не забудьте, – сказал Костя.
Вернувшись на кухню, он увидел лежащий на краю стола дорогой портсигар Вадима.
Это событие Костю потрясло. «Еще немного, – думал он, – и они начнут здесь хороводы водить во главе с Бахтияром и Чеширским Котом. Как они все тут поместятся?..»
Все валилось из рук, роман не двигался. Он пробовал спать, проворочался полтора часа, в конце концов в ярости откинул плед и вскочил. «Опять заявятся, – в легкой панике думал он, – два идиота, одержимые идеей набить друг другу морду... Надо отвлечься, уехать куда-нибудь... Кто остался? Лекс? Мама? Все не то... К Ваньке я сейчас даже сунуться не могу, на порог не пустят...»
Где-то за стеной едва слышно запел Николай Носков:
«Среди подлости и предательства...»
Ольга.
* * *
– Спасибо за торт, Костя, – сказала Галина Романовна. – Не промокли? Вот тапки. Разувайтесь и давайте зонт, я раскрою его в ванной. Доча, чего выстроилась, как на парад? Ставь чайник. Или вы что-то посущественнее, Костя?
Костя вспомнил свой экстремальный обед в компании Вадима и присоединившегося чуть позже Стаса и помотал головой.
– Значит, будем пить чай, – сказала Галина Романовна, направляясь в ванную с его зонтом.
Ольга успела включить чайник и снова вернулась в прихожую. Костя поглядывал на нее, и у него заходилось сердце.
– Я вас угощу вареньем, которое варю сама, – сказала Галина Романовна. – Ни за что не догадаетесь, из чего оно!
От ее воркования стало уютно. Костя вошел в комнату. По телевизору, по НТВ, шли новости, Ольга убавила звук и сделала приглашающий жест, улыбнувшись ему. Ему очень хотелось подойти и обнять ее, прошептать на ухо что-нибудь ласковое... В одну секунду это наваждение стало так сильно, что он попятился от нее, растерянно улыбаясь, чем, кажется, привел девушку в замешательство.
За столом говорила в основном Галина Романовна; Ольга и Костя делали вид, что сосредоточенно пьют чай, и украдкой взглядывали друг на друга, ни разу не встретившись глазами.
– Как вам варенье, Костя? – спросила Галина Романовна.
– Очень вкусное! – Ему и вправду понравилось. Он не съел ни куска вафельного торта «Причуда», который обожал во всех его вариациях, а налегал больше не варенье: нежное, янтарного цвета, с небольшими кусочками чего-то, похожего на цукаты. – Только никакой тайны нет. Арбузные или, скорее, дынные корочки, порезанные на цукаты. Ва́рите в сахарном сиропе... У меня так бабушка готовила.
Галина Романовна в полном восторге рассмеялась и даже захлопала в ладоши.
– Браво! Браво, Костя! Как и обещала – не угадали! Это кабачки!
Костя чуть не поперхнулся чаем.
– Кабачки?! – Он в изумлении посмотрел на улыбающуюся Ольгу. Та кивнула и подтвердила:
– Истинная правда. Одно из фирменных маминых блюд: варенье из кабачков.
Обалдевший Костя смотрел на литровую банку, до середины наполненную вареньем из кабачков. Цвет, нежный вкус, податливая упругость маленьких аккуратных цукатов, похожих по вкусу на Ольгины соски.
Он мотнул головой и сказал хрипло:
– Да вы... кудесница, Галина Романовна.
– Каждая женщина, достигая определенного возраста, либо выживает из ума, либо становится кудесницей... Вот, а еще мы с Оленькой любим читать по очереди вслух русских поэтов – классиков, разумеется. Творения советских рифмоплетов – Вознесенского, Евтушенко, Дементьева – так не отзываются в душе, как поэзия, к примеру, Серебряного века или девятнадцатого столетия... Вчера Ольга читала мне Александра Сергеевича. Помните, из «Евгения Онегина»:
Встает заря во мгле холодной;
На нивах шум работ умолк;
С своей волчихою голодной
Выходит на охоту волк.
– Я не очень хорошо знаю поэзию, – сказал Костя. – Прозу лучше. Но очень люблю... поэтическую прозу. Вот послушайте...
* * *
...Ты слышишь время? Как медленно они передвигаются, стрелки часов, – от жизни к жизни... Или нет, лучше так: от смерти к смерти.
Ты дышишь осенью. Каждый день ты дышишь осенью. А ты слышишь, как она идет по тебе, в тебе? Слышишь, как умирает природа? Или нет, лучше так: как засыпает природа.
Она впадает в летаргический сон, чтобы на другое утро или на другую весну вновь пробудиться. Но постоянно у тебя такое ощущение, что ей не дадут проснуться.
Ты видишь падающие листья, но их шорох доходит до тебя откуда-то издалека, словно не из этой жизни. Они уже упали, умерли, хотя умерли-то они гораздо раньше – всякий уважающий себя листок гибнет в полете... Так вот, они упали, умерли, а до тебя нескоро после этого доносится их шорох... И ты не знаешь наверняка, а лишь смутно догадываешься, что так шелестит время.
