– Так куда мы все-таки идем?
– Домой, в гнездо.
Дом их и вправду был похож скорее на гнездо, чем на дом. Мы резко свернули в сторону. Девушка опустилась на четвереньки, мы последовали ее примеру. Проползя метра три, мы оказались то ли в пещере, то ли в бункере, с первого взгляда поражавшем своей чудовищной захламленностью: смятые картонные коробки, которые невесть как протащили в узкий лаз, груды поношенной грязной одежды, пустые банки из-под колы и связки рваных веревок, металлические крышки от бутылок и невообразимо ободранные, заплесневелые книжки… Плюшевый медведь без ноги и пластмассовый белый пудель на красных колесиках венчали коллекцию, торжественно возглавляя целую кучу предметов, потерявших свой вид и назначение. Пахло крысами, грязью и немытыми телами. Остатки пищи и куриные кости хрустели под ногами.
Я поднялся с четверенек и вытер руки о живот. Я видел нору в странном виде, словно смотрел фильм 3D без очков, причем выполнен он был в технике «гризайль 85». Пространство причудливо закруглялось по углам, из него выпирали вещи, очертания которых, наоборот, утекали в размытую невнятную даль. До меня дошло, что мое зрение изменилось. Вопрос: а начну ли меняться я сам?
Девушка, не поднимаясь с четверенек, заползла в дальний угол и, порывшись в куче тряпья, выудила из нее свечку, зажигалку и пузатую бутылку из под пива.
– А это зачем? – полюбопытствовал я.
– Свечка. Зажжем, и будет свет.
– А зачем тебе свет, ты же и так видишь?
Она пожала плечами.
– Не знаю, красиво.
– И тепло, – встрял мальчик.
Третий снова промолчал.
– Мы все равно не видим, – вдруг раздался его голос, после того как девушка, воткнув огарок в бутылку, чиркнула зажигалкой, и фитиль, затрещав, вспыхнул, озаряя неровным пламенем крохотное пространство вокруг себя. – Мы не против света, он нам не мешает, но мы его не видим.
– В интернате всегда гасили на ночь свет, а вечером зажигали, – добавил второй мальчик. – Зачем? Нам ведь все равно. Но мы привыкли к щелканью выключателей и гудению проводов.
– Когда зажигают свечи – становится как-то красивее, – упрямо повторила девушка, и я впервые заметил, что у нее совсем взрослое лицо. Конечно, я видел ее в темноте, но вот что она красива – не заметил. Длинные спутанные пряди, выбившись из кос, упали ей на лоб и скулы. Она осторожно поставила горящую свечу на пол, между картонками и порванными матрасами, и мы сразу же превратились то ли в таинственных и благородных разбойников, то ли в рыцарей. Подростки уселись вокруг и уставились на огонь.
Я тайком поглядывал на них. Интересно, как все меняет простое пламя свечи и свет от него! Я совершенно отчетливо видел все и в темноте, но видел как-то по-другому. Только при свете я разглядел взрослую усталость на их чумазых лицах, сквозь которую акварельными тенями просвечивала скорбь. Такие лица бывают у обычных домашних детей, когда они прочтут грустную книжку, где в конце любимый герой погибает. В отличие от нас дети не видят смысла в смертях добрых героев, потому что это несправедливо и нечестно. Только повзрослев, мы узнаем, что добрый герой должен умереть, иначе не выйдет вполне правдоподобной истории… Или, выжив, этот герой окажется таким зубастым и кулакастым, что невольно задашься вопросом, уж добр ли он?
Я не знаю, сколько мы так просидели, сцепив руки на коленях и уткнувшись в них подбородками. Девушка вдруг встала, отчего пламя шатнулось в сторону.
– Надо бы поесть. Тим, сегодня была твоя очередь жратву искать.
Тимом звали самого младшего и самого разговорчивого мальчика. В миру, возможно, он был Тимуром, но язык стремится к экономии.
Тим страшно перепугался и завертел головой.
– Я же нес ее, блин, я же нес!
– Ты что, пришел без еды? – девушка нахмурила брови.
– Совсем дурак! – третий легко вскочил на ноги и теперь смотрел на испуганного Тима сверху вниз: – Что мы жрать будем, придурок?
– Тихо, Назир, – девушка подошла к Тиму: – А ты точно нашел еду?
– Клянусь, чесслово, – побледневший от страха Тим завел скороговорку: – Я‑все‑положил-в-сумку, консервы-хлеб-печенье, но когда-вы-меня-позвали, я сразу-побежал и вот…
– Придурок! – Назир пнул Тима ногой.
– Не смей! – девушка молниеносным движением вскинула руку перед лицом Назира. Я думал, она ударит его, но она лишь сделала какое-то неуловимое движение в воздухе, и Назир, что-то то ли хрюкнув, то ли пискнув, отступил на шаг и опустил голову.
– С ним бывает, не обращай внимания. Он сбежал из лаборатории. Переход случился у него прямо после побега из этого… интерната, поэтому он такой дерганый. Еще не привык. А ты, Тим, и вправду дурак. Хорошо, что я заныкала немного еды.
– Что-то мы ее не чуем, – пробормотал Назир с плохо скрытым вызовом.
– Потому что ВАМ ее и не надо чуять, – девушка снова нырнула в какую-то кучу и, покопавшись там, выудила пластиковый пакет в цветочек. Покопавшись в нем, она достала еще один, и тогда нам всем в ноздри ударил запах копченого мяса и хлеба.
– А почему до этого не пахло? – облизнувшись, спросил Тим и, вытянув шею, подвинулся поближе.
– Как говорил один мой учитель, много будете знать, скоро состаритесь. Так что садимся ужинать.
Если посмотреть со стороны, то я скорее жрал, чем ел, жадно запихивая в рот грязными руками куски мяса, лепешки и пирожки. Еда развязала детишкам языки, и от собственных мыслей меня отвлек треп, завязавшийся между ними.
– …Ты думаешь, то бомжи в переходах на дудках играют? Ага, фиг тебе! Это крысоловы нас… выявляют…
– Может, и не крысоловы, но некоторые из них точно не бомжи. Мне пацан один рассказывал…
– …Здесь интернат есть, на окраине. Их исследовали. Когда тревогу объявили – некоторые сбежали. И эти тоже… Приблуды. А я из лаборатории.
Я вдруг почувствовал, что девушка обращается ко мне, и повернул голову. Она говорила, глядя на пламя свечи:
– Нам в лаборатории мяса не давали. Если крысу мясом не кормить – она не кусается, не агрессивная. Так считается. Вегетарианские крысы получаются. Моих родителей убили во время погрома. Русских тогда громили, вот под замес и пошли, – девушка усмехнулась. – Только все не так просто было. Мне показали какую-то картинку и спросили, что там нарисовано и какого цвета. Ну, я ответила, и меня сразу из дома забрали, разрешили, правда, личные вещи взять – игрушки там, книжки. А этих, – девочка кивнула в сторону пацанов, – цыгане продали. На опыты. Они не видят. Тех, кто видит, вообще мало. Их в интернат со всей России свозили, да и то нас там человек десять и было. А пацаны вообще редко видят. Поэтому на них разные опыты ставят. Лекарства там всякие испытывают, оружие. Из интерната две дороги – в лабораторию или на кладбище.
