Таллис подобрала сломанную куклу и вернулась к длинному дому. Наклонившись, чтобы не удариться об изрезанную магическими знаками деревянную притолоку, она спустилась под землю. Свет лился из двух отверстий для дыма, сделанных в плотной дерновой крыше. Повсюду валялись связки мехов, шкуры, шесты, глиняные кувшины и тарелки, ткацкие рамы и части тотемов. Веревки с нанизанными на них ракушками, маленькими камнями, костями, корнями растений и высушенными тушками птиц свисали с почерневших поперечных балок, шуршали и шевелились под порывами ветра, приникавшего снаружи.
Через полумрак двигались силуэты людей, собираясь вокруг центрального костра, на вновь разгоревшихся углях которого медленно подогревалась вода в глиняных горшках. В лучах бледного света кружилась зола. В тенях сгорбились женщины, одетые в меха; их беспокойство выдавал только блеск темных глаз, глядевших на странную высокую женщину из Иноземья: Таллис.
Она прошла в дальний угол, где Скатах и его сводная сестра, Мортен, дежурили у израненного тела их отца.
Старик умирал. Раны на лице и шее распухли и воняли; заражение. Таллис нашла лечебные травы, неизвестные тутханахам, и Скатах продемонстрировал немалый талант хирурга, прочистив раны и подготовив их к лечению. Однако в условиях столь низкой культуры атака Тика должна была увенчаться успехом.
Более глубокая сила еще держала Уинн-Джонса в земле живых. Скатах говорил с ним, и Таллис, тоже, прошептала свою историю человеку, лежавшему без сознания, требуя вернуться, выйти по ступенькам из колодца, ведущего в трясущееся, наполненное костями чрево земли.
На третий день живой мертвец повернулся на бок и начал махать руками и бить ногами воздух. Скатах ничего не понял, в отличии от Мортен. Таллис же с самого начала поняла смысле его действий. Ему снилось, что он бежит как собака, как охотничий пес во время охоты. Он находился глубоко в лесу и искал воду. К вечеру, когда гончие тутханахов завыли на невидимых духов, Уин-райятук раздвинул губы и заскулил.
На следующий день он начал двигаться так, как будто плавал, изгибая тело и открывая и закрывая рот. Он был рыбой, плававшей в хрустально чистой воде. И плыл два дня. Таллис посмотрела на него через Серебрянку, но увидела только намек на холодную воду, в которой путешествовал его дух.
Наконец он превратился в птицу. Его голова дернулась, глаза открылись, он растопырил пальцы — крыло с перьями. Где бы он ни парил, тело Уин-райятука осталось лежать на камышовой циновке в длинном доме, и только по его птичьим крикам и подергиванию мускулов можно было догадаться о его полете.
— Аист, — сказала Мортен. — Последняя часть путешествия между двумя мирами.
— Он уходит от нас или возвращается домой? — тихо спросила Таллис. — Куда он летит?
Она не подходила к Скатаху, не в таком состоянии духа, хотя, когда она садилась рядом с ним, он часто брал ее руку холодными пальцами. Но его дух бродил далеко, возможно преследуя животное-проводник, которое вело Уинн-Джонса через потусторонний мир. И он не сводил с отца глаз. Он дышал медленно и глубоко, пил воду из кожаного мешка, но ничего не ел.
Таллис стала расчесывать его спутанные волосы костяным гребнем. Он не сопротивлялся и даже прошептал «спасибо». Он сидел, сгорбившись; вся его энергия и физическая сила, столько лет верно служившие ему, утекали через печальный взгляд темных глаз в сторону умирающего.
Таллис сказала себя, что его душевное отстранение ненадолго, что человек, которого она любит, скоро вернется. Но меланхолия, только увеличившаяся за эти несколько дней, сделала ее малообщительной и напряженной; она начала горевать о том, что еще не произошло.
Дочь Уин-райятука видела это — и старалась с ней сблизиться. Девочка и женщина — такие разные во многих отношениях — стали подругами. Таллис жила в женском доме, но так отличалась ростом (шесть футов, по подсчетам Таллис), рыжими волосами и смелым взглядом от маленьких и более темных женщин клана, что те относилась к ней со смесью страха и почтения. Первые два дня Таллис носила изодранную волчью шкуру, и только потом согласилась надеть одежду из шерсти выдры, обычную для клана. Женщины слегка успокоились, хотя самой Таллис этот мешковатый наряд сильно и печально напомнил детство, когда одежда вот так же вздымалась и ходила волнами на ее еще неоформившемся теле.
Выходя из-за палисада, она немедленно надевала свою дорожную одежду — своеобразный ритуал, восхищавший мужчин помоложе. Но маски достаточно убедительно свидетельствовали о том, что Таллис иньятук, а от тех, кто работает с голосами земли, ожидали странного поведения, и они должны были иметь свои личные ритуалы связи с небом.
Оставшись одна, Таллис исследовала густой лес, ведший — по меньшей мере в одном направлении — к реке, где она и Скатах впервые появились в мире тутханахов. Туда шли тропинки, по большей части заросшие, многие из которых были отмечены звериными черепами или шестами с перьями. Их перегораживали огромные упавшие деревья, старые, гниющие и покрытые мхом, и Таллис, теряя терпение, приходилось перелезать через них, ища полянки, освещенные ярким желто-зеленым светом.
Именно в таких лощинах тутханахи строили лесные райятуки. На терновом холме, рядом с домиком мертвых, стояло десять огромных статуй, но в лесу находилось множество копий каждой из них, и у каждой была собственная тихая поляна. С них свешивались шкурки, мешки, глиняные горшки и звериные кости: обетные жертвоприношения, решила Таллис.
Вскоре она поняла, что грубо вырубленные топором лица почерневших тотемов очень походили на ее маски. Детали отличались, да и их было трудно различить на фоне ясного неба. Немного другие, но безусловно очень похожие... как если бы их породило одно и тоже воображение. Особенно на ее рожденные детской фантазией маски походили Соколица и Серебрянка.
Чаще всего тутханахи посещали поляну, на которой стояла Пустотница. Таллис видела следы красного языка на белом охряном лица; тотем усмехался над ней. Здесь с деревьев свисали расчлененные тела людей, хотя Таллис и не видела черепа; на сломанные ветки были насажены только длинные кости и грудные клетки, выглядевшие странно одинокими. Повсюду висели белые лохмотья и клочки человеческих волос. Однако под комковатой землей были зарыты именно черепа; всюду царил ужасный запах разлагающего человеческого тела. В листве над ними прыгали и хлопали крыльями птицы, но никогда не пели.
Неужели это вонючее место с его гниющей статуей — ворота в Лавондисс? Неужели Гарри пришел сюда, нашел эту печальную поляну и отсюда ушел в жестокую зиму, из которой воззвал к дому, к внешнему миру? Таллис надела собственную Пустотницу. В тенях задвигались духи; человеческие силуэты, беспокойные и испуганные, втягивались в темное дерево. Статуя отклонилась от нее, кора треснула и она ощутила беспокойное движение в стволе.
