Она выключает свет. Берет яблоко — вновь благословенно серое — и, подныривая под оптоволоконный кабель, откусывает кусок. Из-за нагромождения грузовых рам мерцает главный монитор. И кто-то смотрит в него — освещенный голубоватым сиянием человек сидит на корточках спиной к груде барахла.
Уединилась, называется.
— Нравится? — спрашивает Уолш, кивая на фрукт у нее в руке. — Я их для тебя принес.
Она подсаживается к нему.
— Очень мило, Кев, спасибо. — И, тщательно сдерживая раздражение, добавляет: — А ты что здесь делаешь?
— Думал, может, ты зайдешь. — Он кивает на монитор. — Ну, когда все уляжется.
Он наблюдает за одним из малых медотсеков «Атлантиды». Камера смотрит вниз со стыка между стеной и потолком, миниатюрный глаз божий озирает помещение. В поле зрения виднеется спящая телеуправляемая аппаратура, похожая на зимующую летучую мышь, завернувшуюся в собственные крылья. Джин Эриксон лежит навзничь на операционном столе. Он без сознания, блестящий мыльный пузырь изолирующей палатки отделяет его от мира. Рядом Джулия Фридман, запустившая руки в мембрану. Пленка облепила ее пальцы тончайшими перчатками, незаметными, как презерватив. Фридман сняла капюшон и закатала гидрокожу на руках, но шрамов все равно не видно под массой каштановых волос.
— Ты самое забавное пропустила, — говорит Уолш. — Кляйн никак не мог его туда засунуть.
Изолирующая мембрана. Эриксон в карантине.
— Представляешь, он забыл вывести ГАМК[2], — продолжает Уолш.
В крови любого выходящего наружу рифтера теснятся полдюжины искусственных нейроингибиторов. Они предохраняют мозг от короткого замыкания под давлением, но чтобы вычистить их потом из организма, нужно время. «Мокрые» рифтеры, как известно, невосприимчивы к наркозу. Глупая ошибка. Кляйн определенно не самая яркая звезда на медицинском небосклоне «Атлантиды».
Но Кларк сейчас думает о другом.
— Кто распорядился насчет палатки?
— Седжер. Она подоспела вовремя и не дала Кляйну все окончательно запороть.
Джеренис Седжер: главный мясник корпов. Обычное ранение ее бы не заинтересовало.
На экране Джулия Фридман склоняется к любовнику. Оболочка палатки натягивается у нее на щеке. Рябь идет радужными переливами. Несмотря на нежность Фридман, контраст разительный: женщина, непостижимое существо в черной коже, созерцает холодными линзами глаз нагое, совершенно беззащитное тело мужчины. Конечно, это ложь, визуальная метафора, на сто восемьдесят градусов перевернувшая их настоящие роли. В этой паре уязвимой стороной всегда была Фридман.
— Говорят, его укусили, — продолжает Уолш. — Ты там была, да?
— Нет. Мы просто догнали их у шлюза.
— А похоже на Чэннер, да?
Она пожимает плечами.
Фридман что-то говорит. Во всяком случае, губы у нее шевелятся — изображение не сопровождается звуком. Кларк тянется к пульту, но Уолш привычно удерживает ее руку.
— Я пробовал. На их стороне звук отключен. — Он фыркает. — Знаешь, может, стоит им напомнить, кто здесь главный... Пару лет назад, пытайся корпы отрезать нам связь, мы бы, самое малое, отключили им свет.
А может, даже затопили бы одну из их драгоценных спаленок.
Что-то такое в осанке Фридман... Люди разговаривают с коматозниками так же, как с могильными плитами — больше с собой, чем с усопшим, не ожидая ответа. Но в лице Фридман, в том, как она держится, нечто иное. Можно сказать — нетерпение.
— Это нарушение прав! — говорит Уолш.
Кларк встряхивает головой.
— Что?
— Скажешь, ты не заметила? Половина сети наблюдения не работает. И пока мы делаем вид, что это пустяки, они будут продолжать свое. — Уолш кивает на монитор. — Откуда нам знать, может, микрофон уже много месяцев как отключен, просто никто не замечал.
«Что у нее в руке?» — удивляется Кларк. Рука Фридман — та, что не сжимает руку любовника, — находится ниже уровня стола, камера ее не видит. Женщина опускает взгляд, приподнимает руку...
И Джин Эриксон, введенный в медикаментозную кому ради его же блага, открывает глаза.
«Черт побери, — соображает Кларк, — она перенастроила ему ингибиторы».
Она встает.
— Надо идти.
— Никуда тебе не надо. — Уолш ловит ее за руку. — Ты что, хочешь, чтобы я сам все съел? — Он улыбается, но в голосе — едва уловимый призвук мольбы: — Я к тому, что мы уже так долго...
Лени Кларк далеко ушла за последние годы. Например, научилась не завязывать отношений с людьми, склонными избивать ее до полусмерти.
Жаль, что она так и не научилась восхищаться людьми другого типа.
— Я понимаю, Кев, просто сейчас...
Панель жужжит ей в лицо:
— Лени Кларк. Если Лени Кларк на связи, прошу ее ответить.
Голос Роуэн. Кларк тянется к пульту. Рука Уолша падает.
— Я здесь.
— Лени, ты бы не могла заглянуть в ближайшее время? Дело довольно важное.
— Конечно. — Она отключает связь и изображает для любовника виноватую улыбку. — Прости.
— Ну, ей ты показала, — тихо говорит Уолш.
— Что показала?
— Кто тут главный.
Она пожимает плечами, и оба отворачиваются.
Лени входит в «Атлантиду» через маленький служебный люк, не удостоенный даже номера. Он расположен на пятьдесят метров ниже четвертого шлюза. Люк выводит в тесный и пустой коридор. Подвесив ласты через плечо, она пробирается в более населенные части станции. На память о ней на полу остаются мокрые следы.
Встречные корпы сторонятся — она почти не замечает, как сжимаются челюсти и каменеют взгляды, не замечает даже угодливой улыбочки одного из более кротких членов покоренного племени. Она знает, где искать Роуэн, но направляется не туда.
Естественно, Седжер оказывается на месте раньше нее. Должно быть, тревожный сигнал сработал, как только у Эриксона сменились настройки: к тому времени, как Кларк добирается до медотсека, главный врач «Атлантиды» уже выставляет Фридман в коридор.
— Муж тебе не игрушка, Джулия. Ты могла его убить. Ты этого добиваешься?
Кривые шрамы морщат горло Фридман, торчат из- под закатанной кожи гидрокостюма на запястьях. Она опускает голову.
— Я только хотела поговорить...
— Надо думать, очень важный разговор. Будем надеяться, ты задержала его выздоровление не больше чем на несколько дней. Иначе... — Седжер небрежно указывает на люк медотсека. В проеме виден Эриксон, снова без сознания. — Ты ведь ему не антацид какой-нибудь дала, черт возьми! Ты же ему всю химию мозга поменяла.
— Извини. — Фридман отводит глаза. — Я не хотела.
— Какая глупость, просто не верится! — обернувшись, Седжер впивается взглядом в Кларк. — Чем могу служить?
