Ну, а в Бога у вас верят? – брякнул Александр и тут же почему – то покраснел: уж больно как – то примитивно! Но Наташа ответила просто, хотя и с улыбкой:
Да, многие верят. Хотя очень по – разному и, в основном, без излишней догматики: примерно так, как верили Кант, Эйнштейн… Вообще же религиозное чувство – это одна из самых постоянных человеческих особенностей, и лишенный его человек – просто не совсем человек! А Вы знаете – проговорила она с явной гордостью – мы ведь не только в семнадцатый век проникали: похожими способами мы проникали в эпоху Христа, даже Будды! Только вот подробностей об этих изысканиях я не могу Вам сообщить: ведь я предупреждала, что не все Вам будет сообщаться… Одно могу сказать Вам, как христианину: дух этой религии жив до сих пор! Ну, а подробнее на эту тему говорить не будем – а то Вы сочтете меня еретичкой! Если у Вас больше нет вопросов, то пойдемте – я Вас проведу в соседнее помещение, где с Вами побеседуют специалисты. Думаю, эта беседа не будет для Вас неприятной!
Еще единственный вопрос, – поспешно проговорил Александр, – вы в Космос далеко летаете?
– Намного ближе, чем герои вашего Ефремова, Стругацких и прочих дерзких фантазеров. Да и все эти полеты – не самое эффективное средство изучения Вселенной: мы другими способами узнали о ней очень многое, но… – она с извиняющимся видом улыбнулась – о подробностях не спрашивайте! Тем более, что я и не специалист… Ну, пойдемте, пожалуй!
– Можно самый последний вопрос: как сейчас оценивают всю эту нашу Перестройку и то, что за нею последовало? А также такие фигуры, как Ленин и Сталин?
– Александр! Кто же разговаривает с женщиной о политике? – сказала она несколько кокетливо, Одно могу сказать; у Сталина наши историки находят как черты Ивана Грозного, так и Петра Великого. Ну, а что касается того, что больше всего волновало Ваше поколение – то есть его зверства, изуверства, страшные просчеты – мы воспринимаем это примерно так же, как вы – такие же деяния Ивана Грозного: с осуждением, но без излишних эмоций: дистанция в несколько веков всё же дает себя знать! Спорят о другом: была ли от всех этих ужасов хоть какая – то польза – тут единого мнения нет. Что же касается Ленина – он, разумеется, грешен во многом, но разве невинны такие горе – правители, как императоры Франц-Иосиф и Вильгельм, премьер Ллойд Джордж, да и Николай Второй – простите – хоть и мученик, да и святой, но поменьше бы таких святых!
Ну, а "эта ваша Перестройка"…- разве Вы, как историк, не понимаете, что это начало очередной "Смуты"? Смута предшествовала образованию Российской Империи, Смута ее и закончила. Англичане, турки и австрийцы тоже ведь жалели о крушении своих империй, но ведь жили после этого неплохо! Для России столь крутые повороты проходят болезненней, чем для более прагматичных, менее "закомплексованных", что ли, народов… Но все же и для неё все это – в том числе и эта ваша "капитализация" – тут она поморщилась – не "конец света"! Ну, а про конец вашей Смуты не спрашивайте: он, конечно, будет, но когда – я Вам сказать не вправе!
– Ну, что ж: пойдемте, Александр, пора! – произнесла она с улыбкой.
– А… большая там аудитория? Я не привык… Может, еще и транслировать будут?
– Не смущайтесь: всё будет нормально! Я Вам обещаю полную доброжелательность присутствующих!
Но он всё же медлил…
– Александр! Не подводите нас – я Вас прошу! – произнесла она просительно – ободряющим тоном: эксперимент довольно дорогой, ответственный,,. И я все время буду рядом… (Она почти нежно взяла его за руку и повела.)
Зал, куда они пришли, был не таким уж и большим, но заполнен он был до отказа. – И президиум есть, – не без иронии отметил Александр. Наташа подвела его к чему – то похожему на удобное кресло между залом и президиумом и шепнула: – Поприветствуйте аудиторию!
Александр сделал легкий кивок в обе стороны и еле выдавил:
– Здравствуйте! Очень рад! Зал в ответ, как ему показалось, одобрительно загудел. Кто – то из президиума – наверное, председатель – встал и заговорил. Но речь его была Александру не очень понятна – даже менее понятна, чем древнерусская, о которой он все же имел некоторое представление. Но Наташа принялась переводить, и все стало на свои места: он понял, что это обычный приветственный спич.
А потом посыпались вопросы – самые разнообразные: и как ему нравится "здесь", и где лучше – "здесь", в своем времени или в прошлом? Особенно много вопросов было именно о нем – об этом самом прошлом. А что мог Александр о нем сказать? Ведь был он там всего два раза – и то мельком! Председателю пришлось напомнить об этом присутствующим и пообещать, что в дальнейшем, по мере накопления материала, гость сумеет лучше удовлетворить их любознательность. А пока – просьба задавать ему вопросы о "его" эпохе…
И вопросам, казалось, не будет конца. Но в большинстве они сводились к выяснению того, кто и что нравится ему или не нравится и почему: "Перестройка"; сталинизм; фашизм; Ленин, Сталин; Гитлер; Черчилль; де Голль; Горбачев; Франклин Рузвельт;
Николай Второй; Мао Цзе Дун; Сахаров; Ельцин; рыночная экономика; колхозы; распад Советского Союза; "свободная любовь"; атомная бомба; КГБ; частная собственность; госсобственность; евреи; китайцы; американцы; европейцы; кавказцы; демократия; партократия; монархия; цензура; марксизм – ленинизм; НЭП; коллективизация; индустриализация; приватизация; моногамия; полигамия; публичные дома; соцреализм; Октябрьская революция; свобода слова; Православие; средневековье; веротерпимость; атеизм; мистицизм; материализм; советская школа; бесплатная медицина; платная медицина; КПСС; смертная казнь; социализм; капитализм; идея равенства; свобода воли…
Вопросам не было конца, но почему – то он не уставал: как видно, находился под воздействием каких – то хитрых установок.
В зале постепенно началось движение: люди выходили, снова заходили, кто – то уходил совсем – наверное, прошло уже полдня, если не больше.
Александр старался отвечать как можно добросовестней, но не на все вопросы мог ответить однозначно: начинал пускаться в пространные рассуждения, и это временами забавляло публику: как видно, многое в его словах казалось им наивным, а, может, и смешным.
Председатель не раз останавливал его философствования, однако вежливо, тактично.
Несколько раз возникли целые дискуссии с наиболее экспансивными оппонентами.
Один раз – по поводу того, был ли двадцатый век самым чёрным веком для его страны. Александр, подумав, заявил, что по сравнению с восемнадцатым, девятнадцатым – пожалуй, да. А в сравнении с тринадцатым, четырнадцатым и так далее – вплоть до семнадцатого – может быть, и нет.
