– Просто смотри под ноги, – легкомысленно отвечала Олька. – У меня сеструха каждую пятницу бегает в «сенсорных» эстафетах, и только один раз коленку расцарапала.
Они вышли на старт, причем Миша оказался на этот раз в одной команде с Кириллом. За пять минут построили стратегию – кто с кем побежит и в каком порядке; первыми должны были пройти дистанцию Кирилл и Лив, потом Нарахиро и Леська, потом Миша и Олька, потом еще три пары. Полоса препятствий была незнакомая; два этапа, между ними несложное задание (Миша и Олька должны были активировать климатоформирующую установку, принесенную первой парой и собранную второй). Пятнадцать минут на дистанции. Все.
Дали старт.
Кирилл и Лив, как и ожидалось, все сделали четко и вернулись на тридцать секунд раньше, чем первая пара из второй команды. Леська напортачила со сборкой установки – Нарахиро пришлось все переделывать, они потеряли преимущество и проиграли второй команде почти минуту. Зажав в потной ладони эстафетную палочку, Миша пустился бежать вслед за Олькой, которая обожала легкую атлетику и теперь неслась впереди будто на воздушной подушке, не касаясь ногами травы…
Трава скрывала ямы и рытвины. Мише казалось, что каждый шаг отзывается непривычной болью в пятках. Он смотрел под ноги и никак не мог разогнаться; где-то позади – перед смотровым экраном – его команда орала, подбадривая и подстегивая, в наушниках звенели комариные голоса: давай! Давай! Каманин, жми! Хорошо!
(Они с удовольствием кричали бы «живей», «черепаха», а то еще и пообиднее что-то, но это считалось грубой психологической ошибкой. Все в команде знали, что Мишу надо хвалить на дистанции – только потом, после финиша, можно высказывать все, что в самом деле думаешь о его физкультурных достоинствах…)
Олька уже перелезла через забор, проползла под натянутой проволокой, перешла по бревну неширокий бассейн с грязной водой и добралась до климатоформа; для того чтобы активировать его, нужны были две – Мишина и ее – эстафетные палочки.
Низко натянутая проволока дергала ползущего за штаны на заду – это было неприятно и унизительно. Миша пахал землю носом, а команда орала в наушниках, а Олька топталась перед климатоформом, пытаясь в одиночку что-то придумать; подгоняемый теперь уже откровенно возмущенными криками, он легко перемахнул через бассейн и очень быстро – просто на удивление – догадался, каким образом запустить установку. Команда зааплодировала; теперь они возвращались назад, продираясь сквозь густые заросли неведомо каких кустов, преодолевая песчаные склоны, так что даже Мишин комбинезон засбоил и сделался влажным от пота…
До финиша оставалось с четверть этапа, когда пришла боль.
Он не понял, что происходит. Он валялся на спине и орал; что там произошло с его ногой, не было сил понимать, он знал только, что, по всей видимости, умирает прямо сейчас.
– Каманин, ты что?!
– Нога… – стонал Миша, чувствуя, что теряет сознание.
– Ты подвернул! Ты вывернул! Давай на финиш, там сразу все пройдет! Давай!
– Я не могу! – кричал Миша, размазывая слезы по лицу и не думая о том, что его видит вся команда. – Я уми… раю…
Тогда голенастая Олька, скрипнув зубами, быстро опустилась на корточки, забросила его руки себе на плечи – и, с натугой выпрямившись, поволокла его на себе, как игрушечный Дед Мороз тащит красный мешок с картошкой…
Когда она, валясь с ног, пересекла финишную линию, боль, казавшаяся непереносимой, исчезла. Выйдя за пределы эстафеты, Миша выбыл из «сенсорного» режима.
* * *
На столе лежала кукла, так похожая на настоящего человека и при этом такая неподвижная и такая мертвая, что от этой неподвижности и мертвенности Мише хотелось бежать сломя голову.
– Это пластнатуровый муляж, – сказал Пандем. – Игрушка.
Миша смотрел не отрываясь; распростертая на столе фигура будто включила в нем чужие, слежавшиеся где-то в генах воспоминания. Он понимал, что это пластнатур, такой же, из которого делают мячи и сумки, но подойти не решался.
– Давай вспомним, что вы учили про опорно-двигательный аппарат… Где у тебя голеностопный сустав, ты помнишь?
Миша наклонился. Потрогал ногу, теперь равнодушно-здоровую, а там, на «сенсоре», прямо-таки вопящую от боли.
– Приблизительно… Я покажу тебе голеностоп на голограммке. И что произошло, когда ты подвернул ногу. И что бы сделал врач, чтобы тебе помочь…
– Я взаправду ничтожество? – тихо спросил Миша.
В большой школьной беседке никого не было. Стулья вдоль стен, длинный стол с отвратительным муляжом и Миша Каманин, племянник хирурга.
И еще Пандем.
* * *
Два Кимовых племянника походили друг на друга, как еж на платяной шкаф; жизнерадостный черноволосый Шурка годился в отцы полноватому и обидчивому блондину Мише. Ким просто диву давался, каким это образом сестры-близнецы сумели произвести на свет двух таких разных сыновей; Шуркиным отцом был Алекс, а Мишиным – безвестный донор. Если о Шуркином детстве Ким знал в свое время почти все, то Миша – а ему было уже девять – оставался неблизким, почти посторонним ребенком.
Лето уже закончилось, осень еще не началась. В полном безветрии – и безвременье – Ким шел по центру города, куда его вызвал на встречу непонятный племянник Миша.
Под ногами пружинила коротко остриженная газонная травка. Едва ощутимо вздрагивала земля – тогда из-за крон взмывала закрытая гондола какого-нибудь транспорта; справа и слева стояли укрытые последней пыльной зеленью старинные административные здания – Ким помнил их еще вне леса и вне травы, на допандемной лысой улице, на грандиозном проспекте, где туда-сюда носились сотни машин на бензиновых двигателях…
«А я ведь не выжил бы, – подумал Ким. – Если сейчас меня забросить «туда»… От одного глотка воздуха задохнулся бы и помер. Сизые хвосты, вьющиеся за тушами автобусов… Это было четверть века назад. А кажется – лет триста».
По узкой дорожке – метрах в пяти над землей, Киму показалось, прямо по верхушкам деревьев – пролетела велосипедистка. Серебристые диски колес пустили солнечный зайчик Киму в глаза; женщина в свободном светлом костюме была странно, обжигающе похожа на Арину.
Он прекрасно понимал, что ошибся. Та, промелькнувшая, была на двадцать лет моложе. Более того – если остановить движение, выключить ветер и погасить солнечные зайчики, оседлавшая велосипед женщина вообще не обнаружит никакого сходства с Кимовой бывшей женой.
Или не-бывшей.
Он отвернулся – тем более что силуэт велосипедистки давно скрылся за кронами – и стал смотреть на воду. Лягушки прыгали в пруд при его приближении: взлетали, распластывались в воздухе, ныряли сквозь ряску, оставляя по себе черные оконца в зеленом плавучем ковре. «Символ полета, – думал Ким. – Какой красивый и стремительный – полет лягушки…»
