На мгновенье показалось: она знает, зачем Золотцу британский берег. Она насмехается над ним, она сейчас начнёт угрожать разглашением, она выкинет какую-нибудь непредвиденную гадость!
Золотце одним глотком осушил бокал — как жаль, что в каюте женщины на сносях не найти вина. Ничего она не знает, конечно. Откуда бы ей. Тривиальный поворот беседы, вовсе даже не связанный с планами Золотца — можно расслабить плечи, можно батюшкиным манером смешливо прищуриться.
— А положим, вы правы: и душа есть, и убийство самое подлинное. Тогда я вам в продолжение вашей же риторики вопрос задать хочу. Вы тут морализаторствуете всласть, человека убивать не желаете, а вот родить и спихнуть в чужой дом — это ж разве в вашей риторике не подлость?
Аферистка Брада глянула исподлобья:
— В дом же, не на мостовую. Я этому человеку самой хорошей жизни желаю, а со мной ему такой не видать. Сами посудите: будто много добра принесут несчастные родители, которые ребёнка из долженствования терпят? Которые жизнью своей пожертвовали, чтоб воспитанием заниматься?
В этом вопросе Золотце с аферисткой Брадой согласен был полностью. Он явственно помнил, как тяготилась своей петербержской жизнью maman. И вот ведь смешно: она усвистала, батюшка велел по-французски дома больше не болтать, и Золотцу это было непросто — он же, когда слова только начал складывать, складывал их сразу вперемешку, на обоих языках. Хотя батюшке наверняка пришлось куда сложнее, у него-то родной язык один, пусть и накатался он потом по всем Европам. Но оба они управились, давно уже зазря не щебетали — Золотцу вон даже замусоренная французским речь Гныщевича слух резала, что выяснилось при подробном знакомстве.
А maman всё равно maman, как иначе-то скажешь? Не быть ей «матушкой» — она по-росски за дюжину лет так двух слов связать и не смогла.
Золотцу не нужно было объяснять разницу между родителем, которому ребёнок в радость, и родителем, который ребёнком потому лишь занят, что так полагается. У него имелись оба. И когда остался только один, полегчало Золотцу невероятно.
— Вы знаете, я готов признать своеобразное ваше благородство, состоящее в том, чтобы не идти на бестолковую жертву там, где её можно избежать. Кто-нибудь непременно назовёт вас эгоисткой, но не я, — Золотце потянуло закурить, но он удержался. — Чего я не понимаю, так это ваших методов. С родным отцом ребёнка, видимо, всё совсем плачевно?
— Он грузчик из Порта, — не без апломба кивнула аферистка Брада.
Золотце присвистнул.
— Но почему вы выбрали графа? Даже двух. Вам бы нацелиться на ремесленников, кабатчиков каких — из тех, кто отнюдь не бедствует, но от лишних рабочих рук в перспективе не откажется. Моего собственного батюшку во французской деревеньке так и подкинули — без всяких интриг, просто оставили у порога. Но у порога кузнеца.
— Мне… мне и в голову не пришло! — замялась аферистка Брада, впервые за всю их беседу в самом деле смутившись. — Я ведь о благополучии этого человека думала, я и не учла, что благополучие бывает не только под аристократической крышей…
— Вы, выходит, сами из-под аристократической крыши выпорхнули? — предположил Золотце.
— Аристократичней не придумаешь, — она хмыкнула. — Раз уж у нас тут столь задушевные разговоры — плевать. Моя фамилия Жигечка. Панна Брада Жигечка к вашим услугам.
Повторяться глупо, но Золотце вынужден был присвистнуть ещё раз. Жигечки — это польско-итальянская ровня графу Набедренных, а какой-нибудь Метелин — даже при заводе! — рядом с ними форменный голодранец.
— Ах вот почему вы по-росски так хорошо говорите! Ваша мать, кажется, роска?
— Бабка. Мать моя — британка, только и толку, что мистеру Фрайду за мой британский краснеть не пришлось.
— Вы сознаёте, что пытаете меня сейчас своими обмолвками и недоговорками?
— Вам так любопытно? — аферистка Брада попыталась сама изобразить равнодушие, но то, сколь она польщена, скрыть было труднее, чем женское сложение под сюртуком. — Вы разочаруетесь, моя история довольно обыденна. Я благовоспитанная аристократическая невеста, но у меня двое братьев — изрядно старший и погодок. Девчачье общество меня никогда не привлекало, для заведения подружек я, наверно, слишком самолюбива. Зато жизнь мальчишеская и юношеская благодаря братьям всегда была передо мной как на ладони. Старший брат тайком учил меня тому, что девицам уметь и знать не полагается, с младшим мы росли неразлучными, все игрушки к ужасу родителей несли в общую кучу и даже менялись, бывало, одеждой — без какого-либо умысла, одного веселья ради. Так что у мистера Брэда Джексона была целая вереница недолговечных предшественников.
— Держались вы в самом деле убедительно, — не стал кривить душой Золотце. — Походка, жесты, центр тяжести, даже голос как-то подсадили.
— Благодарю вас. Праздник кончился, когда я вступила в брачный возраст. Думаю, вы в силах вообразить себе, какое значение мои родители придавали браку. Выгода, политика, репутация — будто я их собственность, а не живой человек. Старшему брату хотя бы позволили участвовать в выборе своей партии, меня же оповещали в приказном тоне. У моего жениха — да-да, кислятиной пахнущего старикашки, который вряд ли сдюжил бы обзавестись даже одним наследником, — в моих глазах имелось ровно одно достоинство: он водил знакомство с мистером Фрайдом. Мистер Фрайд много путешествует, у мистера Фрайда есть почитатели, мистер Фрайд не раз оскандалился своим неприятием приличий. Ход моей мысли, полагаю, ясен.
— Но как же благополучие под аристократической крышей? Неужто вам легко далось решение выйти из своей теплицы под дождь и ветер менее обеспеченной жизни?
— А об этом я не думала, — засмеялась аферистка Брада. — Интенция моя была сильна, а знания о менее обеспеченной жизни — туманны. Я, конечно, сполна расплатилась за свою безголовость, а уж как мистер Фрайд страдал от моих приступов гнева! То чернильницу в стену швырну, то посуду гостиничную перебью, то напьюсь до потери сознания. Он так и сказал: в Петерберге будем проживать раздельно. Сделал вид, будто опасается слухов, но не в одних слухах дело.
— И что теперь? — совесть таки кольнула Золотце: ох уж эти письма мистеру Фрайду! Ещё и в стихах.
— Теперь — в Британию, пока мистер Фрайд не успел прямо по переписке порвать свои последние связи на родине. У него, знаете ли, небывало вздорный нрав, — аферистка Брада от собственной шутки приободрилась. — Воспользуюсь связями мистера Фрайда, он передал мне ценнейший груз, — прошлась она пальчиками вдоль не спасавшего её положения корсета. — И согласился в очередной раз оскандалиться перед узким кругом доверенных лиц. Остаётся лишь уповать, что рекомендации его помогут. В Британии я бы не слишком задерживалась, но надо ведь откуда-то начинать. Мистер Брэд Джексон возродится, как только я разрешусь от бремени — больно ладно скроены его документы, да и годом в Йихинской Академии можно будет похваляться. Домой же я не вернусь никогда. Мне повезло, меня до сих пор ищут тайно, не хотят скандала. Оказывается, и от приличий бывает польза.
