— Он сделал это ради нее, — наконец проговорил Тварь.
— Ради нее? Кто она?
Он помолчал, сверху вниз глядя на Конфетку. В отблесках свечей его черные волосы мерцали, а шрамы, исчертившие лицо, смахивали на боевые увечья. Он был такой громадный! Конфетке показалось, что на нее взирает древний воинственный бог.
— Элизабет, кто же еще? Он создал меня для Элизабет.
Конфетка никак не могла понять, к чему он клонит. Потом ее осенило. Тварь был одним из тех парней, которые воображают себя Лестатом или еще каким-нибудь вампиром. Он хочет рассказать о себе, и ему сподручнее вести рассказ так, словно он и есть Франкенштейн. Это имя — символ, не более. Ну да, конечно. Во всех песнях «Чудовища» так или иначе говорилось о том, как героя преследуют за то, что он не человек. Чужак. Никем не понятый и всеми отвергнутый.
Конфетка безуспешно пыталась припомнить хоть какие-то подробности из книги. В фильме все происходило иначе, но и фильм почти выветрился из памяти. Она не помнила там никакой героини по имени Элизабет. Был еще другой фильм, где сумасшедший доктор создал искусственную женщину, у которой от молний волосы все время вставали дыбом. Может, это ее звали Элизабет? А может, и нет. Конфетка решила, что лучше по возможности помалкивать.
— Расскажите об этом подробней, хорошо?
Тварь опять принялся расхаживать по тесной комнатушке. Дощатый пол скрипел под его тяжелыми шагами. Его руки как-то странно покачивались в такт шагам, но эта деталь только делала его привлекательнее в глазах Конфетки. Он был другим, совсем не таким, как все эти жалкие штампованные звезды на телевидении, смазливые подростки, которые только и умеют выпендриваться. Тварь был из плоти и крови. Настоящий.
— Он утверждал, будто любит ее, — снова заговорил Тварь. — Но разве мужчина может воистину любить женщину, которую не способен удовлетворить? Видишь ли, Виктор был импотентом. Примитивные анатомические исследования той эпохи не выявили никакой физической причины. Подозреваю, что в наши дни диагноз был бы тем же. Корень проблемы следовало искать не в теле, а в разуме. Как легко можно понять, Виктор Франкенштейн ощущал себя неполноценным. Человеком низшего сорта. Быть может, он боялся женщин или даже ненавидел их. Возможно, он ненавидел все человечество. Как бы то ни было, он создал существо, обладавшее тем, что ему было не дано. Он создал меня.
— То есть он хотел, чтобы ты… э-э… заменял его на свиданиях с подружкой?
— Более того. Чтобы я стал любовником его будущей нареченной.
Понемногу Конфетка вспоминала какие-то детали сюжета «Франкенштейна», однако их пока еще не хватало, чтобы составить цельную картину. Она начала было записывать, но тут же поняла, что Твари глубоко наплевать, чем она занята, а стало быть, к чему стараться? Конфетка положила блокнот и карандаш на кушетку.
— Но послушайте, ведь это же безумие! Я хочу сказать, только сумасшедшая не поняла бы, что в постели с ней совсем другой человек. Разве нет?
Тварь замер. Сделав один широкий шаг, он оказался у кушетки и сел рядом с ней. От его громадного тела веяло холодом. И грозой. Он взял Конфетку за руку, и сердце ее застучало с такой силой, что она едва не потеряла сознание. У него были черные длинные ногти, а ладонь, иссеченная шрамами, оказалась такой огромной, что рука Конфетки буквально утонула в ней. Тварь был не просто громаден, но еще и очень силен. Рядом с ним Конфетка почувствовала себя в безопасности. Она заглянула в его влажно блестевшие глаза, заметила окружавшие их рубцы и вздохнула, упиваясь почти интимной близостью к кумиру.
— Ты так похожа на нее… и не только именем. Те же невинные белокурые локоны, те же голубые глаза… такая же тихая и добрая.
Тварь коснулся пальцем ее щеки. Дрожь прошла по всему телу Конфетки, сладко отозвавшись между ног. В мерцании свечей в глазах Твари промелькнуло выражение, которое Конфетка истолковала как страдание. Ее пронзила острая жалость к нему. Тварь резко опустил голову и уставился в пол.
Сердце Конфетки рвалось к нему. Она провела ладонью по его спине, обтянутой кольчужным жилетом.
— Знаешь… если выговориться, иногда становится легче. Я хочу сказать — тот парень, Виктор, явно был порядочной дрянью. Он использовал тебя. Он не был твоим другом.
Тварь повернулся к ней. Его черные губы скривились, безуспешно пытаясь сложиться в улыбку.
— Ты все понимаешь… совсем как моя Элизабет. Если б только я не любил ее…
Конфетке совсем не нравилось выслушивать рассказы о его бывшей девушке, но, может, если он сейчас облегчит душу, то наконец отделается от этой темы?
— Ну и как же она обнаружила, что крутит не с тем парнем?
— Это было в первую брачную ночь. Я, как ты уже наверняка заметила, даже сейчас выгляжу гораздо крупнее среднего человека. В те времена я был сущим великаном, хотя и сложен достаточно соразмерно. Даже в сумраке спальни Элизабет не могла не обнаружить различий между тем, кому она в то утро дала супружеские обеты, и тем, кто в ту теплую викторианскую ночь обладал ее душой и телом. И однако же, она была слишком добра, слишком мягкосердечна, чтобы высказать свои подозрения вслух.
У Конфетки не было ни малейшего желания узнавать такие интимные подробности.
— Но ведь ты же и в самом деле не мог быть похож на этого… Виктора?
— Увы, это не так. Виктор, подобно другим создателям, придал своему творению собственный облик. Я был его копией, не считая, конечно, телосложения… и вот этих следов его неуклюжести.
Конфетка засмотрелась на большой шрам, пересекавший щеку Твари. Как же ей хотелось коснуться этого шрама, прижаться к нему губами, провести языком по багровой ложбинке… Смутившись, она поспешно отвела взгляд и пробормотала:
— Ничего себе! То есть она действительно до самого конца не знала наверняка, что ты не Виктор? Потому что в спальне было темно и все такое? Слушай, это же кошмарно!
— Воистину так.
— И что было, когда Элизабет обнаружила, что ты не он?
— В тот миг, когда мы стали одним целым, Элизабет закричала. Франкенштейн исподтишка подглядывал за нами. Он забыл о своем порочном любопытстве и в приступе ревности ворвался к нам.
— Он набросился на тебя?
— Со всей яростью. Как мог я старался защититься от его смертоносных ударов, но, увы, в темноте и полной неразберихе случилось самое ужасное. Элизабет погибла.
В комнате воцарилась мертвая тишина. Наконец Конфетка спросила:
— Как?
Тварь закрыл руками лицо и разрыдался.
Конфетка вскочила. Шагнула к нему и оказалась между его раздвинутыми коленями. Она прижала его голову к своей груди. Тварь мог и не продолжать. Теперь она вспомнила все. Вспомнила, как Элизабет была убита в свою первую брачную ночь. И ведь в книге написано, что ее задушил монстр, созданный Франкенштейном! А на самом-то деле убийцей был этот мерзкий ублюдок Франкенштейн! Должно быть, нечто подобное случилось и с Тварью. И с тех самых пор он страдает, лишенный любви. Мало того что была убита его подружка, так еще и обвинили в убийстве его самого. А он невиновен! Вот почему, должно быть, группа перебралась в Северную Америку! Он, наверное, так одинок…
