Мальчик быстро отступил назад и спрятал лицо в складках Ириного стеганого пальто и еле слышно прошептал прямо в эти складки:
— Антон.
— И куда ты едешь, Антон? — спросил тогда незнакомец, и мальчик ответил ему, еще тише:
— …на озеро.
Человек выпрямился и еще раз оглядел нас — троих мужчин, суетившихся возле Лендкрузера, Леню, тяжело опиравшегося на Маринино плечо, окоченевшего Мишку, и сказал:
— Ну вот что, Антон. Озеро твое, видать, далеко отсюда, а время позднее, надо бы тебе в тепле переночевать, — и продолжил, обращаясь уже к Ире:
— Как закончите, поезжайте за мной — тут недалеко, километра четыре, по такой дороге ночью ездить ни к чему — отдохнете, детей погреете, а завтра поедете, — и не дожидаясь ответа, словно вопрос был уже решен, повернулся и зашагал обратно, к своей огромной машине.
Через полчаса работа была завершена — освобожденный Лендкрузер, вцепившись в обнажившийся из-под снега лед своими шипованными колесами, выкарабкался наконец из своей мерзлой ловушки и подкатился к стоящему впереди грейдеру, а за ним, осторожно и медленно, неопасный теперь участок преодолели и все остальные. Сразу после этого грейдер не спеша двинулся вперед, раздвигая перед нами снег — уже не такой глубокий, как в том месте, где мы застряли, но по-прежнему способный осложнить, а то и преградить нам путь; то и дело незнакомец распахивал дверцу и предупреждающе выбрасывал в сторону руку в толстой вязаной перчатке, и тогда нам приходилось останавливаться и ждать, пока грейдер утюжил рыхлую белую поверхность дороги.
Когда мы добрались до деревни, была уже половина шестого утра — все мы устали, замерзли и обессилели настолько, что приглашение отдохнуть и немного поспать в доме этого большого незнакомого человека, который поначалу так насторожил нас, ни у кого не вызвало возражений. Остальная деревня вся была в стороне, в нескольких сотнях метров — она была совсем маленькая, восемь-десять тесно стоящих бревенчатых домов, недоверчиво обращенных к нам своими темными, трехоконными фасадами, с толстыми, как на рождественской открытке, белыми шапками снега на крышах, и только громадный, почерневший от времени сруб нашего хозяина стоял отдельно, почти у самой дороги. Когда мы ставили машины (для этого нам пришлось съехать с дороги и обогнуть этот высокий дом со странной, асимметричной крышей, один скат которой был почти вдвое длиннее другого и доставал почти до самой земли, похожий на заваленный снегом горнолыжный спуск), мы поняли причину этой обособленности — за домом неожиданно обнаружилась расчищенная площадка, и возле навеса, служащего, судя по всему, укрытием для грейдера, на толстых металлических опорах стояла большая, плотно укутанная снегом цистерна.
— Солярка? — с деланым равнодушием спросил Сережа, кивая головой в сторону цистерны, и хозяин кивнул:
— Точно, — и затопал на крыльце, стряхивая снег.
В то, что человек этот живет здесь один, трудно было поверить — с улицы дом казался слишком большим, но когда мы вошли вслед за хозяином внутрь, вместо жилых помещений за входной дверью оказалась просторная неосвещенная двухъярусная галерея, уходящая далеко вправо и явно не заканчивающаяся за углом; где-то в самой глубине этой галереи кто-то невидимый — какое-то большое животное, может быть, корова или свинья — гулко завозился и затопал, видимо, услышав наши шаги. Места в этих странных сенях оказалось так много, что все мы — двенадцать человек, включая хозяина, — поместились в них легко, не мешая друг другу; только когда входная дверь была, наконец, закрыта, он распахнул вторую, ведущую куда-то во внутренние помещения дома.
Внутри наш хозяин скинул тулуп и шапку и жестом предложил нам сделать то же самое — и тогда я наконец смогла рассмотреть его как следует. Он оказался совершенно лыс, с густыми, кустистыми белыми бровями и такой же белой бородой, но возраст его определить было невозможно — я одинаково готова была бы поверить в то, что ему не больше шестидесяти, и в то, что ему все семьдесят пять. Смущало то, что был он невероятно могуч — крупнее любого из наших мужчин — и держался очень прямо; я бы не удивилась, если бы в этот момент откуда-то из недр этого огромного, странного дома вынырнула какая-нибудь миловидная молодая женщина и назвалась бы его женой — но единственным, кто встретил нас, оказалась старая лохматая собака, лежащая на полу, возле печки; когда мы вошли, она повернула к нам голову со слезящимися, мутными глазами, но не встала, а просто слабо вильнула хвостом. Наклонившись, он похлопал ее по спине, а потом сказал, словно в оправдание:
— Старая она, кости у ней стынут, остальных-то я во дворе держу, а эту в дом взял, жалко. Вы давайте, кобеля своего сюда лучше заводите, здесь ему безопасней, они у меня закрытые, но утром я их выпущу, порвут.
Я подумала о том, что пока мы подъезжали, пока ставили машины, пока выгружали вещи, необходимые для ночлега, я не видела во дворе никаких собак; на самом деле, кроме цистерны и навеса для грейдера, на этом странном дворе не было вообще ничего — ни поленницы, ни колодца, ни даже плохонького сарая. Все разъяснилось почти сразу же, когда Марина смущенно попросила показать нам туалет — осторожно следуя за хозяином по неосвещенной галерее, мы с удивлением поняли, что и пресловутый этот туалет, и дрова, и хлев, и даже колодец — словом, все, что обычно бывает расположено снаружи, во дворе, в этом необычном доме было спрятано под крышей; по сути, большая часть этого громадного дома и была двором, просто убранным за толстые, серые бревенчатые стены. Строго наказав нам «спичек не жечь, у меня там сено наверху, я дверь оставлю отворенной, назад дорогу найдете», он удалился, предоставив нас самим себе, и пока Марина в отчаянии сражалась в полутьме со своим белоснежным комбинезоном, а мы, остальные женщины, ждали своей очереди, я повернулась к Ире и еле слышным шепотом произнесла то, что занимало сейчас — и я была в этом абсолютно уверена — мысли каждого из нас:
— Ты видела эту цистерну? Если она хотя бы наполовину полная… — И она молча кивнула мне и прижала палец к губам.
Несмотря на внушительные размеры, жилых помещений в доме оказалось мало — всего две небольшие клетушки, устроенные вокруг печи, и мы ни за что не разместились бы здесь, если бы не наши добротные спальные мешки. Не задавая нам никаких вопросов, старик одним махом разрешил все возможные проблемы и споры, скомандовав «мужики наверх, на чердак, бабы с дитями — на печку»; и пока мужчины, скрипя почти вертикальной лестницей, больше похожей на обычную стремянку, по одному переправлялись наверх, в задней комнате мы действительно обнаружили на печи просторное спальное место, наверняка принадлежавшее самому хозяину. Пока мы с трудом — потому что для четырех женщин и двоих детей места все-таки было недостаточно — укладывались на этой печи, ведущая на чердак лестница снова заскрипела — кто-то спускался вниз, и пес, улегшийся было рядом на полу, резво вскочил на ноги и зарычал, так что мне пришлось спустить вниз руку и положить ему на холку.
