– Махмуд, зажигай! – скомандовал Наумняк.
Позавчера по «Интеру» показывали «Белое солнце пустыни».
– Ща как дам – Махмуд! – озлился Серёга. – Сам ты Махмуд…
«Белое солнце пустыни» Назаров не смотрел. По вечерам он рубился Counter Strike по локалке. А вчера пришлось играть в «одиночку», против компа – сетка не работала. Даже локалка.
Наконец загорелось. Бледные язычки огня побежали по растрепанным страницам, взбираясь все выше. Из тех бумажных трубок, что Серёга не успел поджечь, повалил дым. От груды учебников пахнуло жаром, и ребята отступили. Подбежала Ленка, сестра Баллона, запрыгала у костра, хлопая в ладоши:
– Гори-гори ясно, чтобы не погасло!
Девчонки из параллельного свернули резинку в клубок и тоже подошли. Даже мелюзга оставила свой футбол. Наумняк заорал, пританцовывая:
We don’t need no education
We don’t need no thought control
No dark sarcasm in the class room
Teachers leave those kids alone
Hey, teachers! Leave those kids alone!
– «Пинк Флойд», «Стена», – гордо пояснил Сашка.
И повторил:
– Hey, teachers! Leave those kids alone!
Похоже, Наумняк знал, о чем поёт. Или делал вид, что знает.
– Гей, тычер! – подхватил Венька. – Лив засос-салон!
Вслед за мелкой Ленкой он принялся скакать вокруг груды полыхающих учебников, изображая дикаря-людоеда, на чьем костре жарятся белые туристы. Малышня радостно завизжала и присоединилась. Колька обнаружил, что и он, и Серёга, и даже жиртрест Баллон с воплями прыгают вокруг костра. Не скакал только Сашка – он был ди-джеем. Воздев над головой руки, Наумняк пел диким голосом.
Страницы и обложки корчились в огне. Чернели, обугливались. В небеса летели хлопья пепла. География и этика, математика, природоведение; история древнего мира и средних веков…
– Гори-гори ясно, чтобы не погасло!
Когда подошел Григорий Иванович, учитель физкультуры по прозвищу Григораша, Колька забеспокоился. Григораша – мужик крутой, может и по шее дать. Но пацанва вокруг продолжала орать и беситься, и девчонки с ними, и Серёга с Венькой. Даже трусоватый Баллон плясал, как дурной. Стыдно, подумал Колька. Плевать! Гори оно синим пламенем! Чтобы не погасло. Теперь всё можно. Что мне Григораша?!
Колька осклабился, выкрикнул невпопад:
– Гей, тычер!
И заскакал, кривляясь пуще прежнего. Впрочем, он старался держаться по другую сторону костра от Григораши. На всякий случай. К великому Колькиному изумлению, Григорий Иванович не спешил с раздачей плюх. Физкультурник стоял и молчал. К нему присоединилась географичка Элеонора Валерьевна. Директриса Тамара Николаевна. Трудовик Рак. Еще какие-то люди, которых Колька не знал. Никто не ругался. Никто не кричал. Не требовал прекратить, не грозился вызвать пожарных и милицию. Взрослые смотрели на детей, беснующихся вокруг костра из учебников. Огонь отражался в их глазах: блестящих, влажных. Смертные глядели на вечных, пляшущих у края пропасти.
«Чего лыбитесь?! – хотел крикнуть им Колька. – Чего? А?»
У него тоже началась резь в глазах. И в горле запершило. От дыма, должно быть. Колька закашлялся, отвернулся, пряча лицо. Хоровод распался. Баллон споткнулся и упал – хорошо, что не в костер. Кто-то из мелочи еще продолжал дергаться, словно в электрических конвульсиях, но вскоре электричество кончилось. Смолк Наумняк; горбясь, Сашка неловко топтался на месте.
Колька подошел к полыхающей груде книг. Жар был такой, что казалось, вот-вот вспыхнут волосы и брови с ресницами. С самого краю лежал разодранный учебник «Основы здоровья». Рискуя обжечься, Колька выхватил из костра искалеченную книжку. Обложка частично уцелела. Веселые мальчишка с девчонкой превратились в погорельцев. Вокруг них все было выжжено. Ни кустов с травой, ни птичек-бабочек. Пепелище. Сами дети не слишком пострадали: огонь сожрал у них туфли, да у мальчишки – козырек бейсболки. Чумазые, в саже и копоти, они по-прежнему улыбались. Наверное, радовались чудесному спасению.
Колька поднял взгляд от книги. Сквозь языки пламени, рвущиеся к небу, на него смотрели взрослые. А он смотрел на взрослых, прижимая к груди обгоревший учебник.
18:36
…на Страшном суде создадим конфликтную комиссию…
Звонок оторвал меня от телевизора.
Одним нажатием кнопки я стер с экрана костер, полыхавший в школьном дворе. Сунул ноги в шлепанцы, бросил пульт на журнальный столик. Звонок бесновался; чей-то палец причинял звонку массу неудобств.
– Иду!
За дверьми стояла теща.
– Можно? – спросила она.
– Что? Да, конечно…
– Ты пьешь «Асканели»?
– Я?
– Нет, Жак Оффенбах. Ладно, я сама…
Она прошла в столовую. Из коридора я тупо моргал ей вслед. Если бывшую я сразу после развода назвал бывшей, и никак иначе, то теща осталась просто тещей. Фигура танцовщицы. Профи-макияж. Костюм с тщательно подобранной безуминкой. Черный кардиган, дымчатые очки; пояс с экзотической пряжкой… Сорок лет, если не больше, теща была примадонной нашего театра оперетты. «Марица», «Сильва», «Фиалка Монмартра». Она и сейчас могла при случае вспрыгнуть на стол, отчебучив знатный канкан.
– Где у тебя бокалы?
– Рюмки в серванте…
– Рюмки? Я всегда была против вашего брака. Бокалов что, нет?
– Там же, полкой выше…
– Грязные. Я сейчас вымою.
В кухне полилась вода. Соляным столбом я торчал в коридоре, чувствуя себя, как на поминках. Грыз ногти, чего не делал с детства.
– Сыр есть?
– В холодильнике…
– Я порежу.
Когда я зашел в столовую, все было готово. В двух пузатых бокалах на донышке плескался коньяк. На блюдечке лежали тоненькие ломтики сыра. На другом – горка маслин. Теща сидела за столом и, подперев щеку рукой, критически изучала меня.
– Я в курсе, – сказала она. – Бери коньяк.
Я взял.
– Садись.
Я сел.
– Балбес, – рассмеялась она. – Ну, за вашу счастливую дорогу!
Вкуса я не почувствовал.
– Кто же пьет коньяк залпом? Балбес и есть… Знаешь, сколько мне врачи намерили?
Легкость мысли у нее была необыкновенная.
– Сколько? – тупо спросил я.
– Год. Максимум, полтора. Тебе не говорили, ты же балбес…
– Вы же здоровая…
– Нет. И не проси, я все равно не назову тебе диагноз.
С бокалом в руке, она подошла к балконной двери. Сквозняк трепал полы кардигана. Мне вдруг показалось, что теща стеклянная. Еще миг, и она разлетится осколками.
– Я даже рада, – она засмеялась. – Лучше так, чем институт радиологии. Утка, пролежни, казенные сестрички. Гадость! Лучше по-быстрому. Мне кажется, сейчас все рады. Весь город…
– Вы сошли с ума, – искренне сказал я.
– Ничего подобного. Все знали, что заслуживают приговора. Что уже заслужили. Конец – вопрос времени. Мы думали, у нас в запасе полтора года, целых восемнадцать месяцев, черт его знает сколько недель… Оказалось – три дня. Мы обижены. Как же так? Обокрали! Но обижены мы, заметь, не на приговор, а на срок. Приговор-то справедливый… А что срок сократили, так тут главное привыкнуть. Смириться. Вот тогда и начинаешь радоваться, что уже скоро, и не надо ждать. Ты понимаешь, о чем я?
