По счету «ноль» они вышли из подъезда – бледный мальчик со школьным портфелем и его нервная, красная, возмущенная репетиторша. Еще бы, так грубо прервали учебный процесс…
Соседи косились.
Они косились бы еще больше, если бы увидели, что у мальчика под курткой нет ни рубашки, ни майки. А возмущенная дама надела плащ прямо поверх эротичной кружевной комбинации.
На выпускном вечере Лидка впервые увидела Максимову мать. Прежде они почему-то не встречались ни на родительских собраниях, ни на общешкольных праздниках, даже в те далекие времена, когда Артему еще грозила тройка в аттестат, Максимова – вопреки советам – не пришла в школу, чтобы поговорить с вредной биологичкой.
И вот теперь они встретились, хотя Лидка весь вечер стремилась держаться подальше.
Максимова была Лидкиного поколения, но выглядела скверно, лет на десять старше. Плохая жизнь не добавляет молодости. Тревога за сына – тем более.
– Добрый вечер, Лидия Анатольевна… Как жаль, что раньше нам не доводилось встречаться.
Максимова говорила, а глаза ее быстро и внимательно изучали сперва Лидкино лицо, включая макияж и прическу, потом Лидкину фигуру, включая фасон костюма, и даже туфли, как показалось Лидке, собеседница успела рассмотреть – вплоть до состояния подметок. Лидка ждала, что в следующую секунду она, усмехнувшись, добавит: «А не кажется ли вам, что в НАШИ годы навязывать семнадцатилетнему мальчику свои несвежие ласки непристойно?»
– Поздравляю, поздравляю, – затараторила Лидка, надеясь потоком поздравлений сбить Максимову с толку. – Такой день сегодня, выпускной вечер, это такое счастье, когда сын заканчивает школу, а он же у вас отличник, поздравляю, он вступает во взрослую жизнь, перед ним широкая дорога, пусть ему везет…
Готовые сочетания слов привычно ложились на язык. Лидка говорила, а Максимова смотрела ей в глаза; гремел школьный оркестр, самодеятельный, зато громкий.
Она обо всем догадывалась, эта Максимова. Или не обо всем, но тем мучительнее была догадка. Сын, прежде не имевший от нее тайн, теперь ушел к другой женщине, и то, что эта другая годилась ему в матери, вызывало у Максимовой не то чтобы возмущение, не то чтобы отторжение, а совершенно беспомощную, растерянную, почти детскую обиду.
Она, Максимова, боялась этого вечера так же, как боялась его Лидка. Она спровоцировала разговор, которого Лидка избегала. Она надеялась что-то понять и что-то для себя прояснить, но вместо этого запуталась еще сильнее, потому что сухая моложавая женщина с жестким лицом не должна была, по мнению Максимовой, вызывать у нормального юноши никаких чувств, кроме страха перед двойкой.
Артем наблюдал за встречей издали. У него была на этом вечере своя роль; расфуфыренная блондинка Вика не отходила от него ни на шаг, в то время как Тоня Дрозд разыгрывала, будто по нотам, бурный роман с мальчиком из параллельного класса. Молодежь казалась чуть пьяной, хотя алкоголь был строго-настрого запрещен на этом грандиозном, затопившем весь город празднике; Лидка сто раз предупредила Артема насчет возможных провокаций. Не брать в рот ничего, кроме лимонада, не брать в руки никаких бутылок вообще. И постоянно быть у всех на виду.
Она видела, как он подошел к матери сразу после их с Лидкой разговора. И о чем-то спросил, нарочито беспечно, но Лидка прекрасно видела, как он напряжен.
Она не слышала, что ответила мать, и не видела ее лица. Максимова прошла в раздевалку, а Артем остался на месте, улыбаясь, но не очень естественно, а рядом уже прыгала блондинка Вика, предлагая пойти в вестибюль, где давно уже начались танцы…
Лидка подумала, что так одиноко, как сейчас, ему еще никогда не было. Что весь этот вечер, в меру официозный, в меру раскованный, оказался вдруг точной моделью бестолкового мира, в котором они с Лидкой чуют друг друга за версту, но не имеют права перекинуться словечком, чтобы не вызвать кривотолков. И мать, измученная подозрениями, но не имеющая доказательств. И прыгучая Вика, демонстрирующая всем свое право обнимать его за плечи. И Тоня Дрозд, полагающая, что буйные танцы с верзилой из параллельного класса дают ей преимущество в чьих-либо глазах.
Он улыбался, по мере сил притормаживая раззадорившуюся Вику, но улыбка была все более жалкой.
Ему было одиноко – и страшно. Обычный страх перед будущим, охватывающий невесту на пороге церкви или выпускника на сцене актового зала, был тут совершенно ни при чем.
Лидка стиснула зубы. Нежность стояла в ней, сочувствие и нежность – по ноздри. Почти материнское, как ни крути, чувство.
Она шагнула вперед, и весь этот зал, расфуфыренные девчонки, приодевшиеся учителя и взбудораженные родители, столы с бутербродами и лимонадом, сипящие микрофоны, желтый под слоем мастики паркет, надувные шарики и цветные флажочки – весь этот зал двинулся сперва на нее, а потом мимо, и двигался все быстрее, размазываясь в движении, теряя четкость.
Совсем рядом оказалось румяное, чуть капризное личико Вики. Она уже теряла терпение:
– Тем, ну мы так и будем стоять здесь сто…
Она осеклась, потому что Лидка подошла уже достаточно близко, чтобы попасть в поле Викиного внимания.
– Ну, ребята, как проходит вечер? – спросила Лидка, широко улыбаясь и внутренне морщась от отвратительно-казенной фразы.
– Хорошо, – сказала Вика. – Просто замечательно.
Максимов молчал. Еще не поздно было передумать. Повернуть назад.
Сказать что-то вроде «ну развлекайтесь» и удалиться за столы, где Лидкины коллеги отдыхают, сплетничают и методично поглощают недоеденные выпускниками бутерброды.
Лидка усмехнулась. Радостно и зло. А что такого она хочет сделать? Ничего особенного. Всем можно, а ей нет?
– Максимов, мы немало крови попортили друг другу. Ты не откажешься станцевать со мной?
Пауза. Удивленный взгляд блондинки Вики – пока еще только удивленный.
Все они о чем-то таком болтали. «А может, Максимов влюбился в биологичку?», «А может, он ей нравится и она ему мстит?», «А может…» – и довольное хихиканье, потому что тогда сразу можно предположить, что директриса влюбилась в гэошника, а тот, в свою очередь, – в сторожа. Волнующая тема, отчего бы и не почесать языки…
Что удивительного, если на последнем школьном балу ученик станцует с учительницей?
Веселые и удивленные лица надвинулись – и снова размазались в движении. В вестибюле топтались, наступая друг другу на ноги, танцующие пары. Самодеятельный оркестр уступил место магнитофону; по личному распоряжению районного инспектора на всех выпускных вечерах разрешено было проигрывать только романтичную танцевальную музыку, это бал, а не прыгалки, пусть молодежь развивает свой вкус…
