— Чушь! — брызнул слюной Козюлькин. — Ерунда! Либеральные бредни! Объединения по духу открыты, поэтому в них легко смогут проникнуть этнически чуждые элементы и скрытно разлагать их изнутри. И даже взять верх, давя на совесть представителей коренного народа тем, что если с ними не соглашаются — это угнетение этнического меньшинства. Десятеро будут подчиняться одному только потому, что он инородец, а значит, нельзя его обидеть, нельзя перед ним провиниться… А клановые структуры закрыты для инородцев и потому неуязвимы, там плюют на чужаков, там никто не будет цацкаться с ними и как-то учитывать их интересы — поэтому клановые структуры всегда возьмут верх!
— Это лишь потому, что братья по духу слишком часто ведут себя не по-братски, — возразил Богдан. — Привычки нет. Клановые структуры существуют уж десятки тысяч лет, а братства по духу — всего лишь сотни… Но постепенно привычка появится, должна появиться. Зато, — голос его окреп, — я знаю твердо, что всякие правовые преимущества губительны прежде всего для их обладателей. Разлагают куда быстрее и надежнее, чем воображаемые внедренцы. Зачем стараться, зачем соревноваться, зачем трудиться, в конце концов, — если тебе по закону должны давать больше, чем другим? В истории такое уж столько раз бывало — когда угнетенные брали верх над угнетателями лишь потому, что и впрямь именно благодаря своему плачевному положению становились умнее, расторопнее, деловитее…
— Хитрее! — каркнул Козюлькин. — Подлее!
— Да, — спокойно согласился Богдан, — и подлее. Но в этом повинны не они, а те, кто узаконивал их низшее положение.
Козюлькина заколотило, будто в припадке:
— Я понял: ты хуже любого вайнаха или ютая! Они хоть защищают своих — ты же защищаешь чужих, а своих губишь! Гореть тебе в геенне! Гореть! Гореть!!!
«Да, это больной человек, — подумал Богдан с жалостью. — Бредит… При чем тут красивые храбрые вайнахи или веселые умницы ютаи?»
— Для меня — все свои, — сказал он.
— Объясни это тем, для кого ты всегда останешься чужим, но кто будет тебя всю жизнь использовать, притворяясь, будто ты для него — свой! И хихикать у тебя за спиной: дурак! блаженный! наш инструмент! — Архатов-Козюлькин со свистом втянул воздух. — Инна́́! Если русские в состоянии уразуметь, что они великая нация, только после того, как им пиявку на мозги поставишь… да и то пиявку ту в Америке изобрели — то будь они прокляты!!! И ты будь проклят!!! Игорь! Иду к тебе!!!
Побагровевший Козюлькин вдруг начал нырять головой вперед-назад и делать странные сосательные движения щеками; так порой люди, у которых пересохло во рту, собирают и спешно копят слюну, вытягивая ее чуть ли не из утробы…
Через мгновение оказалось, что именно этим Козюлькин и занимался.
В последний раз стремительно наклонившись вперед, он смачно плюнул в Богдана.
Зеленоватая, чуть мерцающая струя прыснула из собранных в трубочку потрескавшихся губ — и тягуче полилась, продавливая воздух, в сторону изумленно оторопевшего минфа.
Среагировать успел только Баг.
Меч белой молнией вылетел из-за его спины и принял жидкий шлепок на себя.
Слюна ядовито зашипела, растекаясь по клинку и капая на пол; благородная сталь помутнела и стала похожей на кусок сахара, брошенный в кипяток…
Судья Ди подскочил на полшага вверх, а потом с диким мявом, скрежетнув по полу когтями и безрассудно треснувшись всем телом о косяк, рванул вон из комнаты. Тальберг медленно встал, не сводя с происходящего округлившихся глаз. Половицы пола дымились, в них на глазах возникали неровные жуткие дыры, будто проедаемые концентрированной кислотой.
С Козюлькиным тоже творились странные вещи.
Спустя несколько мгновений после плевка — плевка воистину из самой глубины души — на стуле сидел лишь Архипов халат, а веревка, накинутая на исстрадавшуюся от черных переживаний голову Прозреца, свободно обвисла, слегка раскачиваясь. Еще миг, другой — и халат опал, будто из него выпустили воздух.
От меча осталась лишь рукоять с торчащим огрызком клинка длиною в пару цуней. Огрызок еще чуть курился.
— Твой меч! — простонал бледный как смерть Богдан. — Он же фамильный, я помню! Ему шестьсот лет!
Он явно был в шоке.
— Хорош бы я был с мечом, но без тебя, — хрипло ответил Баг и уронил рукоятку на пол. Раздался глухой деревянный удар. — Надо же… — Он опасливо покосился на стул, застеленный халатом. — Весь на ненависть изошел…
Тальберг с некоторой осторожностью подошел к дырке в полу, заглянул в нее и покрутил пальцем у виска. Потом запрокинул голову и сделал добрый глоток из фляжки.
— Факн наци, — проскрежетал он, вытирая ладонью губы.
Следственный отдел Палаты наказаний,
кабинет шилана Алимагомедова,
23-й день восьмого месяца, средница,
середина дня
— …Так нами было обнаружено скорпионье гнездо, — неторопливо покуривая «Чжунхуа», рассказывал Баг. Шилан Алимагомедов слушал внимательно; не перебил ни разу. Устроившийся в облюбованном еще ранее, в уголку стоящем кресле, Богдан устало улыбался. — Это, доложу тебе, Пересветыч, еще то местечко. Много времени, сил и денег вбухал в него Козюлькин. Отгрохал такой подвал, бесеняка, — закачаешься. В отдельной темной комнате у него там был устроен целый пиявочный питомник. Куча сосудов с розовыми пиявками, и отдельно — стеллаж с маленькими баночками с ручками. Это если кого-то в другом месте, так сказать, с выездом на дом опиявить потребуется. И вот до нашего прихода они почти все склянки умудрились перебить! А дальше в подвале у него было несколько отдельных комнат устроено — для обработки. Опиявливания, то есть. Вот оттуда-то, видать, Елюй нам и послал с котом гостинец… Представь: входим мы — а на кушетках лежат трое, пристегнуты ремнями, чтоб не рыпались. Но еще не под пиявками, видно, только готовили их. Оказалось, это иноземные подданные. Некто Эндрю Ланькоу, а с ним два выходца из Инчхонского уезда — Пак и Квак. Преждерожденный Ланькоу давно уж за океан, в Австралию, уехал: сначала просто работал там, он народознатец, тамошних коренных жителей изучал, что-то вроде «некоторых вопросов об изгибах больших и малых бумерангов у коренных жителей и переселенцев из Корё», так вроде… а потом женился, да и совсем остался жить. С Козюлькиным они тоже, оказывается, по великому училищу знакомцы — на разных отделениях учились, разумеется, но в одно время. Не так чтобы друзья, а именно что знакомцы, он уж и забыл про Козюлькина, Ланькоу-то. А недавно тот ему письмо вдруг шлет: мол, в Ордуси будет большая закрытая конференция по бумерангам, и я, зная ваш интерес к этому виду культурного оружия, спешу вас об этом известить, а также и пригласить. Редкая возможность, не упускайте. Ну, Ланькоу и не упустил: взял с собой учеников наиближайших, Пака и Квака, и поехал. Козюлькин его встретил и — в подвал. Знать, планы у него были не ограничиваться Ордусью, но и за морями своих людей иметь…
