Он завернул за угол и понял, что успел как раз к началу представления, на котором хотел бы остаться только зрителем.
Стоянка превратилась в арену. Грузовики и бензовоз были на прежнем месте. Теперь к ним прибавились длинный черный лимузин с непрозрачными стеклами, мотоциклы «диких» и нелепая старая машина, испускавшая такое же гнилостное сияние, как следы женских ног на полу коттеджа. На мачте громоотвода вращалось что-то огромное, лишь отчасти напоминавшее флюгер. Несколько «сучьих крестов», наспех сколоченных из досок, было воздвигнуто на границе земли и бетона.
Адам Тодт подходил все ближе и ближе, чувствуя себя самой старой и самой вялой в мире бабочкой, летящей в открытый огонь сквозь паутину, которую тщетно плел его сдающийся разум…
Вначале его внимание привлек огромный негр в белом костюме, бесновавшийся в центре круга, залитого электрическим светом. Ритмичный шум доносился из громкоговорителей, развешанных на столбах. Эти полурассыпавшиеся устройства рупорного типа когда-то были частью системы оповещения мотеля. Звук был соответствующим – сырым, грязным, утробным, как будто на барабаны натянули только что содранную кожу.
При виде других участников ночного схода нечисти можно было рассмеяться, однако даже улыбнуться Адам Тодт сумел бы в последнюю очередь. Негр был окружен двойным живым кольцом. Внутренний хоровод состоял из свиней (в точности так представлял себе их Адам, читая о том стаде, в которое вошли бесы); по внешнему кольцу быстро, бессмысленно и безостановочно бегали розовые собаки. У них были стеклянные глаза – шарики, наполненные кровью. Животные выглядели странно; лишь спустя несколько секунд до старика дошло, что их тела полупрозрачны…
Жуткая пляска жреца продолжалась и тогда, когда его зрачки закатились, а из ушей, уголков глаз и рта полились тонкие струйки крови. Раздался оглушительный треск, перекрывший на мгновение грохот барабанов. С таким звуком могла бы треснуть скорлупа яйца размером с небоскреб.
Бетон раскололся; из-под него начал выдвигаться четырехгранный монолит. От граней монолита пролегли змеящиеся трещины в четыре стороны света. На этом алтаре корчилась Веспер, прикованная к металлическим петлям полицейскими наручниками. Она двигалась так, словно ее насиловал невидимый демон. Черная красотка на глазах у Тодта превратилась в самку шакала, а потом исторгла из своего раздутого чрева уродливого младенца, который немедленно вознесся в клубах дыма и пыли…
Лица и фигуры продолжали мелькать, будто карты из рассыпавшейся колоды. Адам чувствовал, что это отчасти реально, но отчасти является результатом проникновения постороннего в его воспоминания. Впрочем, он до сих пор не видел Малыша.
Старика охватывала паника. Искать защиты было не у кого. Человек с клешнями вместо рук в мгновение ока разобрался с Хоши и Михраджаном, честно отрабатывавшими свой паек. Однако их огнестрельные игрушки были абсолютно неэффективными.
Маленький «личный» ад, уготованный старику его детскими комплексами и позднейшими «наслоениями» в результате варварских экспериментов с содержимым черепной коробки, теперь был спроецирован вовне. Чем-то это напоминало репетицию конца света – пока только репетицию. Здесь было много чего: и знамения, и воплощения фобий, и разверзающаяся земля, и навязшая на зубах символика Апокалипсиса, и тотемные животные, и сияние всевидящего Глаза, которое исходило из дыры в небе, окаймленной кольцевой волной разбегающихся облаков.
Потом появилась фигура Дьякона, летящего в нескольких метрах над землей в луче света, – уродливая тень парящего в недоступном месте Ангела, тень, отброшенная в такую же уродливую плоть. Похоже, больше не было смысла экономить энергию. Дьякона сопровождал сонм других, вторичных теней, используемых посланником «Абраксаса»: Картафил, Мормон, Бортник, Веспер, Гурбан, Жвырблис, десятки и сотни неразличимых – фантастический рой эпигонов, болванок, матриц, заготовок существ из плоти и крови, плывущих следом, будто куклы, собранные в прозрачный мешок, или перчатки, которые могут быть надеты в любой момент в случае необходимости…
Адам Тодт не представлял, как можно бороться с ЭТИМ – до той минуты, пока его беспорядочно блуждавший взгляд не наткнулся на знакомую надпись «Одной ногой в могиле». Куртка Малыша превратилась в лохмотья, однако надпись еще можно было разобрать. Но что означали дым, запах гари и паленых волос?
Перед верандой горящего коттеджа лежало то, что Адам принял вначале за изуродованный и обгоревший труп. Кто-то свернул бедняге шею. Во всяком случае, старику показалось, что голова повернута на сто восемьдесят градусов относительно нормального положения. Потом ЭТО вдруг зашевелилось.
ОНО медленно встало на колени, а затем утвердилось на непослушных ногах. Было какое-то не сразу осознаваемое несоответствие в ЕГО облике…
Старик увидел существо в профиль. Капюшон был отброшен, и одно это обстоятельство приковало Адама к месту. Кошмар с наведенным влиянием продолжался. Кто-то подсовывал ему плохое, смазанное трехмерное изображение его двуликого бога.
Янус-недоносок выпрямился.
* * *
Лицо клона Мицар было мертвым, уже отвердевшим, искаженным предсмертной гримасой боли и стянутым в желтеющую маску с уголком стеклянного глаза, в котором запеклась кровь. Зато с другой стороны черепа еще жило другое лицо – недолепленное в искусственной утробе, чудовищный и поразительный результат генетического бильярда, усугубленный позднейшей хирургической операцией. Лицо «брата»…
Тонкие детские волосы завешивали его почти полностью и вдобавок росли отовсюду – из век, плоского носа, напоминавшего смятое свиное рыло, из косой щели безгубого рта, выглядевшей в точности как рваная рана от гвоздя, который вспорол кожу на затылке, и даже из правого глазного яблока, затянутого пленкой. Но хуже всего был взгляд левого, зрячего глаза – мутный, ускользающий от понимания, абсолютно чуждый человеческому и потому обладающий сверхъестественной силой.
Старик Тодт вдруг понял, что любит это существо. Так же сильно, как ненавидел Малыша. Чувство, казавшееся чудовищным извращением, на самом деле было гораздо глубже, чем спонтанная привязанность, возможная между свободными существами. Это была глубочайшая, вплоть до самопожертвования, верность собаки своему хозяину.
Клон Алькор, получивший наконец тело мальчика в полное и безраздельное пользование, сделал первый самостоятельный шаг. Он двигался спиной вперед нелепой подпрыгивающей походкой, отчего фигура ребенка приобретала гротескную схожесть с куклой, дергающейся на невидимых нитях. При других обстоятельствах это могло бы даже выглядеть забавным, но ни одному из всех немногочисленных живых свидетелей происходящего это не помогло преодолеть страх.
