– Я! Я праведник!
Люди молчали.
– А вы сдохнете!
Трое, один за другим, вышли из подъезда. Двое – из арки, ведущей на улицу. Мощный пес Юрки-бомбилы рвался вперед, натягивая поводок в струну. Ему еще с полуночи хотелось веселья. С брылей собаки свисали нити густой слюны.
– Сдохнете! Все сдохнете! То-то я посмеюсь…
С опозданием до бомжа дошло: насчет посмеяться – это слишком. Не получится. Ярость заполнила Папу Хэма до краев, чистая, как спирт.
– Я праведник! Я всю жизнь в дерьме…
– Ну? – спросил Юрка-бомбила.
– Что – ну? Нажрал морду, гад… пса мясом кормишь…
– Иди, раз праведник. Спасай.
– Кого? Куда?!
– Нас. К ангелам иди, на окружную. Спасай нас…
– Не пойду!
– Почему?
– Хочу, чтоб вы сдохли!
С улицы зашли пятеро. Кажется, они были незнакомы друг с другом.
– Ты пойди, – сказал Юрка-бомбила. – Надо.
– Не надо, – попросил Хемингуэй.
Он скис и сник. Он снял очки. Он моргал часто-часто, словно не доверял зрению. Вокруг смыкалось кольцо. Люди подходили ближе и ближе. На балконах, в окнах ждали. Жильцы верили, хватались за соломинку. Он сам бросил им эту соломинку. Ни злобы, ни раздражения – вера и надежда. Это был приговор.
– Пьяница, – хрипло шепнул бомж. – Я пью…
Ближе.
– Я вор. Жену бил…
Еще ближе.
– …в «обезьяннике»… сидел, да…
– Куда повезем? – громко спросил Юрка-бомбила. – Сразу на окружную?
Дворник Семеныч нахмурился:
– Этот, бандит… Помнишь? В мегафон орали.
– Ну?
– Лимон обещал. За праведника.
– Ну?!
– К ангелам по-любасу, а тут лимон…
– Десять тысяч. Это праведнику – лимон, а уведомителю – десятка…
– Мне кореш звонил, докладывал. Теперь всем лимон. И уведомителям.
– Ну его к черту, твой лимон…
– Бабушка яйца отрежет, – вмешался мясник Филенко. – Если не праведник.
– Прямо так и отрежет?
– Ага. Сказал: затрахали вы со всякой сволочью.
– Тебе сказал? Лично?
– А хоть бы и мне? Возите, говорит, кого ни попадя.
– Один хрен. Завтра хоть с яйцами, хоть без…
Бомж скорчился, когда его взяли под руки.
Он был похож на Хемингуэя. На старика, влюбленного в море, в ядреный бурбон и в пулю, скользящую по нерву ружейного ствола. Они были похожи на акул, кружащих у лодки. Они нырнули в арку, цепко удерживая добычу, и двор опустел. Шавка выглянула из-за бака. Ткнулась мордой в забытую сумку. Винегрет ей не понравился; орангутан не вдохновил.
Шавка села и завыла.
«Смерть каждого человека умаляет и меня, – сказал Джон Донн, – ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе.»
Бомжи внидут в царство Бомжие —
Без определенного места жительства,
С клетчатыми сумками, где хранятся сокровища,
Взятые из мусорных баков.
Хромая, бранясь, дыша перегаром,
Первые из всех, они достигнут цели.
10:19
…все мы тут с острой болью…
– Дверь прикрывайте!
– Да, конечно…
В магазине работал кондиционер. После уличного пекла меня бросило в пот. Со мной всегда так: иду по жаре – страдаю насухо. Зашел в прохладу – ф-фух, хорошо! – и вся вода, что пряталась под кожей, разом проступает наружу. Как бы не простудиться… Я окинул взглядом витринное изобилие. Увидел бы в магазине такое четверть века назад – глазам не поверил. Решил бы, что в сказку попал. Помню тогдашние витрины: томатный сок в пыльных трехлитровых банках, вермишель в серых пачках, черствый хлеб-кирпичик, соль поваренная, сахар-рафинад, ливерная колбаса, похожая на отходы жизнедеятельности… Сигареты «Ватра» и одесский коньяк по восемь-двенадцать. Просто «Коньяк», без звездочек на фюзеляже.
А ведь жили. Радовались. И никаких ангелов.
– Бутылку коньяка, пожалуйста.
Это не я. Это Дмитрий Анатольевич, стоматолог из кабинета «Жемчуг». В прошлом году он мне удалял зуб мудрости. Здорово удалил, кстати. Руки золотые, хоть на вид – как у молотобойца.
– Марку называйте! Буду я разбираться…
Дмитрий Анатольевич окаменел. Проблема выбора – бич человечества. А при нынешних-то вариантах…
– Знаете, не надо коньяк. Вон там у вас…
Он указал на золотисто-лаковый футляр с надписью «Glenmorangie» и цифрой «18». Ниже шли мелкие буковки – издали не разобрать.
– Это хороший виски?
– Вы у меня спрашиваете?! – окрысилась продавщица, белея от злости. – Я его пробовала, что ли? Как завезли, так и стоит. Цену видели?
Цена впечатляла.
– Я тоже не пробовал, – смутился Дмитрий Анатольевич. – Каждый раз смотрю, и денег жалко становится. А-а, чего уж теперь! Давайте!
Он полез в карман за бумажником. Продавщица ожгла стоматолога бешеным взглядом и отправилась в подсобку за стремянкой – снимать «Glenmorangie» с верхней полки.
– И пластиковых стаканчиков, – спохватился Дмитрий Анатольевич. – Пять штук.
Когда, расплатившись, он обернулся к выходу, я поздоровался.
– Доброе, доброе… А, это вы?! Извините, не признал.
От него ощутимо несло спиртным. С утра. Моя рука утонула в его лапище, словно в мягких тисках. Дмитрий Анатольевич всякую ладонь сжимал с расчетливой бережностью, дабы не повредить ненароком. Кажется, он был рад меня видеть.
– У вас все в порядке?
– Зубы в порядке. В остальном…
Он понял. Он беспомощно развел руками. Мол, тут мы все в одной лодке. Я в ответ кивнул. Я очень надеялся, что лицо мое не отражает того ужаса, который свалился на меня без предупреждения. Что, если ангел пошутил? Есть ли у ангелов чувство юмора? «Ты семнадцатый. Мы предлагаем это каждому семнадцатому…» Судя по сказанному, есть. Завтра перед рассветом я приеду на окружную в машине, полной людей, уверенных в спасении. И выяснится, что барьер никуда не делся, что нас обманули, проверяли, препарировали, испытывали… Велик ли с ангелов спрос?! Теща сказала, на Страшном суде образуем конфликтную комиссию. Мы сгорим со всеми, только нам будет в тысячу раз больнее – мы надеялись и обманулись. Господи, я никогда в жизни не молился! Господи, услышь меня в первый раз: пусть сбудется, что обещал меч Твой…
– Что вам? – рявкнула продавщица.
До скрежета зубовного хотелось ответить: «Еще одной такой же бутылки не найдется?» Вместо этого я взял «батон для лентяев» – нарезанный; «Краковской», пару банок шпрот и польского сыра. До завтра хватит. Всухомятку перебьюсь, чаем запью. Чай дома есть. И сахар тоже. Завтра выяснится: какой хлеб мне суждено есть в дальнейшем.
Жара караулила на улице. Она с радостью набросилась, облапила горячими ладонями, едва за мной закрылась дверь магазина. На ступеньках «Жемчуга» курил Дмитрий Анатольевич в компании двух медсестер: Лидочки и Насти. Блондинка Лидочка и брюнетка Настя были в форменных зеленых халатах. Дмитрий Анатольевич – в парусиновых брюках и китайской рубашке с иероглифами. На ступеньках красовался знакомый футляр. На него, как на пьедестал, водрузили початую бутылку с жидким янтарем. И врач, и медсестры держали в руках пластиковые стаканчики с виски.
