— Шмотками, — поправила бабка.
— Ну, шмотками… — Он помолчал. — Что, сильно забыл русский?
— Совсем не забыл, лучше многих наших говоришь… Но вот… Не знаю, Бахрам. Это у вас там, может, Аллах… Может, я ошибаюсь, прости, но мне со стороны так видится, он только и знает, что карать. А у нас, пойми, Всевышний испытания посылает. И непременно лишь такие, какие по силам. Просто очень постараться надо. На пределе. И все будет.
Сектанты, поняла Оза. По коже у нее побежали мурашки.
Урюк саркастически фыркнул.
— Ты что же, думаешь, у них там разделение труда на производстве? Иисус экзаменует, посылает испытания, а совсем никудышных, кто не выдержал, волокут к Аллаху на экзекуцию? Смешные вы, русские. Всех вам, даже самых разных, надо собрать в одну семью, накормить поровну и каждому дать долю общего дела… Ну подумай ты головой! О чем ты говоришь, какие теперь испытания по силам? Как постараться? — в голосе его прорезался горестный стон. — Поздно! У вас говорят — кто не успел, тот опоздал. Не вписались мы в поворот, мало резали…
— Ты так их ненавидишь?
— А разве ты — нет? После всего?
Тишина.
Кап.
Кап.
— Помнишь, князь Болконский у Толстого говорит: они разорили мой дом, они оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все по моим понятиям.
Надо же, подумала Оза. Оказывается, князья при царе тоже жили по понятиям. А поцреоты все мозги проебли: девяностые, девяностые… Гонево голимое.
— Но вот ненависти… — задумчиво сказала бабка. — Ненависти почему-то нет.
— Женщина… — процедил урюк. Шовинист, вскинулась Оза. И, невольно дернувшись, вновь получила раскаленные всплески боли по всему телу. Замерла. Боль, пульсируя, медленно уползла.
— Врага надо ненавидеть, — отрезал урюк. — Иначе не победить.
— Наверное, — равнодушно ответила бабка. — Хотя… Что такое победа? Прости, но ведь спасаться ты прибежал к нам, а не мы к тебе.
— Напрасно ты это сказала, — тихо ответил урюк после паузы. — Потому что мне придется ответить, и ты можешь обидеться.
— Ответь, — смиренно попросила бабка.
— Нас им пришлось бомбить. А вас им даже бомбить не понадобилось.
Некоторое время голоса молчали. Потом бабка сказала:
— Бахрам, думаю, аптека уже открылась. Надо девочке что-нибудь от ушибов купить. И солкосерил… Что с нашего йода толку. У меня еще деньги были какие-то, сейчас поищу.
— Я пойду, — решительно сказал урюк. — У тебя коленки как подушки, еле ходишь ведь…
Мягко прожурчал солнечный ручеек ее уютного тихого смеха.
— Вах, прямо Рустам. Теперь я о Сухрабе и Рустаме вам расскажу правдивыми устами…
— Да уж… — Урюк помолчал, а потом проговорил задумчиво: — Когда палящий вихрь пески взметет и плод незрелый на землю собьет — он прав или не прав в своем деянье? Зло иль добро — его именованье?
— Вот именно, — сказала бабка. — Куда ты пойдешь, плод незрелый? Коснись что… У тебя ни документов, ни регистрации. Начнут выяснять, задержат, а если докопаются, кто ты… Это счастье, что мы на второй же твой московский день на помойке встретились.
— Это может у вас тут счастье, — сварливо поправил урюк. — А я точно знаю, что нас Аллах свел. Уж если я тебя не забыл, он и подавно. Без него таких совпадений не бывает.
— Ну вот и отлично, — мягко сказала бабка. — Вот и посиди тут. А я…
Раздалось натужное кряхтенье.
— Смотри — встала, — со сдержанной гордостью сказала она. — Как пух от уст Эола.
— Я пойду, — сказал урюк отметающим возражения тоном. — Аптека близко, я помню. Там еще большой рекламный щит висит: «Учиться — легко!» Он от угла уже виден.
Бабка долго молчала. Слышно было, как она тяжело дышит.
— Учиться должно быть трудно, — сказала она. — Иначе как был дураком, так и останешься… Ну, хорошо, — сдалась она. — Денежку вон там посмотри. Сам. Вон-вон, под ящиком.
Разговор прервался. Раздались грузные шаги, стукнуло дерево о цементный пол, что-то щелкнуло, что-то зашуршало; потом — опять шаги. Оза боялась шевельнуться, боялась даже скосить взгляд туда, откуда слышались звуки. Мужик сейчас уйдет, лихорадочно соображала она. Линять надо, пока он по аптекам таскается. Или повременить? Сама-то я в какой форме? Не поняла еще… Вот он свалит, и попробую встать. Бабку, если что, я точно уделаю, она, похоже, калека или типа того…
Шаги резко замерли.
— Опусти руку, — сказал урюк. — Думаешь, я не чувствую? Не вздумай мне спину перекрестить на дорожку. Я мусульманин.
Замирающее шарканье шагов утянулось в неведомую глубину подвала, и стало совсем тихо.
Кап.
Кап.
Оза несколько мгновений собиралась с духом, а потом села. Перевела дыхание. Ничего, совместимо с жизнью. Могло быть хуже. Покрывавшая ее вонючая дрянь свалилась с плеч, она оглядела себя. Да, нехило уделали… Интеллигенты, блин. И неожиданно для себя хихикнула. Этому говнюку теперь до конца дней пизда с зубами сниться будет.
Из-за огибающих угол стены лохматых труб показалась бабка.
Она, верно, услышала, как зашуршали тряпки и пошла посмотреть. Некоторое время она и Оза молча глядели друг на друга.
Бабка была маленькая, замотанная в какие-то серые лохмотья. Лицо ее было тоже серым, одутловатым. И шелушилось. И на губе ярко гнил герпес.
Она неуклюже, по-утиному, шагнула вперед.
Остановилась в двух шагах. До Озы докатилась волна кислой вони.
Оза вжалась спиной в шершавую стену.
— Очнулась? — ласково спросила подземная карга. — Вот и молодец, вот и умница. Попить хочешь?
Пить — тут?
А покушать из унитазика?
— Ты кто? — ошалело спросила Оза.
Бабка улыбнулась.
— Бомжиха, — просто ответила она.
— А… А этот? С кем вы терли?
— В смысле — разговаривали?
— Ну… угу.
— Это сокурсник мой. Пять лет на физмате вместе… — бабка запнулась. — Давно. Шесть геологических эпох назад. Тогда у нас было чему иностранцев учить. Потом он домой вернулся, я тут науку двигала, он там… Теперь вот свиделись. Ломтик счастья под старость… А ты кто?
Оза даже растерялась от такого вопроса.
— Ты что, телевизор не смотришь?
Бабка добродушно, уютно засмеялась. Ну точно — домик в деревне. Только засраный.
— Вот наши телевизоры, — сказала она, похлопав ладошкой по замотанной в растрепанную ветошь капающей трубе.
— Гонишь… — потрясенно сказала Оза.
— Сообщить-то про тебя кому? Дом-то твой где, девочка?
— Да я… Да я звезда! Я чуть не стала лицом прокладок Easy-Lazy!
Бабка задумчиво наклонила голову набок. Точно курица. Долго молчала, что-то соображая.
