Владимир Хлумов - Мастер дымных колец

— Да, — откликнулся из темноты Варфоломеев.

— Вы понимаете меня?

— Да, — признался Варфоломеев.

— Ложитесь, вы еще пока больной. — Урса усмехнулась. — Идите, не бойтесь.

Варфоломеев затушил сигарету и лег на расстоянии от иноземного существа.

— Нате, — она протянула яблоко. — Меня теперь Синекура обхаживает. Синекура хитрый, он не лезет ко мне лапаться, как другие, он медленно приступает, исподволь. А я ему подыгрываю, Петрович, и знаете, почему?

— Почему? — слегка поперхнувшись, отозвался Варфоломеев.

— Он обещал меня в очереди подвинуть.

— В какой очереди?

— На гильотину.

Пора было кончать с логическим безумством, и землянин решил прояснить бестолковую мечту инопланетянки.

— Урса, гильотина — это мерзость, понимаешь, смерть, ничто, пустота, беспросветное отсутствие желаний…

— Смерть, конечно, дрянное состояние, — со знанием дела согласилась Урса. — Но Синекура говорит, что за минуту до смерти наступает настоящее, естественное — понимаете — безо всяких ухищрений счастье. А знаете, что такое счастье? — Варфоломеев затаился, ожидая вскрытия вечного вопроса. Счастье — это когда хочется жить.

Круг замкнулся, но Варфоломеев еще сопротивлялся:

— Но зачем тебе Синекура? Неужто ты в той прежней жизни, когда умирала, не убедилась, что это блеф? Ведь ты уже умирала? — Он непроизвольно перешел на «ты».

— Я — умирала, — будто вспоминая, пропела Урса. Но я не знала, что я обязательно умру, оттого и не было той драгоценной минуты.

— Ну так спроси у самоубийц.

— Спрашиваю, — тут же отреагировала Урса.

— Тут, в эксгуматоре, все самоубийцы? — соображая на ходу, спросил землянин.

Урса покачала головой, мол, чего разыгрываешь простачка.

— Чепуха!

— Смешной, — почти ласково сказала Урса. — Разве может быть правительственная политика чепухой? У нас демократическое общество, наша политика не нуждается в защите — ее выбрал народ. — Урса примостилась рядышком. — Вот я прилягу немножко, а потом пойду. Правда, куда я пойду? В ординаторскую? Там скучно, опять же, кто-нибудь придет, приставать начнет. Ой, пожалуй, нужно раздеться, как же я завтра вся мятая буду?

Урса встала и зашелестела белыми одеждами. Даже в лунном свете трудно было не видеть, как хорошо она устроена.

— Ты что, издеваешься? — для разрядки спросил землянин.

— Нет, я просто не хочу, чтобы помялось платье. — Она забралась под одеяло и положила ему голову на грудь. — Ой, у вас и справа сердце. Может быть, вы и вправду из космоса прилетели? А? Петрович? Ну что вы молчите, расскажите, какая она, ваша земля?

Варфоломеев идиотски молчал.

— Петрович, вы меня слышите? А интересно, какие дети у смешанных родителей — смертные или бессмертные?

— Не знаю.

— И я не знаю. Зато я знаю, какая заветная мечта мужчины, — сказала Урса. — Мне один хмырь сказал. Когда женщина сама придет и сама ляжет в постель. А? Каков фрукт! Жаль, что я не женщина, а так, богиня, дура бессмертная, ничего не умею, ничего не хочу. Эй, Петрович, вы не засыпайте, а то мне скучно будет. Ой, щекотно. Да, вот так лучше. Варфоломеев начал почесывать ее за ушком, наверное, чтобы занять руки. Меня мама так же за ушком трогала, только пальцы у нее пахли не табаком, а медом. Вы знаете, чем пахнет мед? Мед пахнет родным краем. А на вашей земле есть мед?

— Да, есть, — Варфоломеев обрадовался простому вопросу. — Разный липовый, цветочный, кооперативный…

— Какой?

— Кооперативный.

— Смешно. Я не знаю такого растения. У нас в Граундшире разводили гречишный мед, я больше всего люблю гречишный мед, он пахнет мамиными руками. Мама меня называла Урса Минорис — медвежонок, который очень любит гречишный мед. Она говорила: тот, кто кушает мед, будет жить долго-долго… — Урса умолкла. — Может быть, ее тоже где-нибудь оживили, интересно было бы посмотреть на нее. Нет, наверно, не оживили, я проверяла каталоги. Теперь уж не оживят. А может быть, она взяла себе другое имя, а, Петрович?

— Наверняка, — успокоил поднаторевший в смене имен землянин.

— Плохо, если так. Знаете, у нас родители с детьми почти не встречаются. А чего встречаться? У каждого свое дело, а кроме дела ведь ничего нет, так, одна жизнь, но чего о жизни говорить, если жить не хочется.

Урса приподнялась и села вполоборота, обнажив свои прелести.

— Я некрасивая?

— Почему? — возмутился Варфоломеев.

— У меня нос большой.

— Вполне нормальный, — успокоил землянин и добавил: — Для медведицы.

— Не обижайтесь, пожалуйста, — Урса сдвинула брови, пытаясь разгадать намерения землянина. — Я, наверно, вас мучаю, потерпите. Мне не хочется притворяться и изображать из себя сладострастницу. Можете меня поспрашивать о чем-нибудь.

— О чем?

— Ну, например, как сбежать из эксгуматора.

— Почему ты думаешь, что я хочу сбежать отсюда?

— Меня все первым делом спрашивают, как лифт вызывается.

— Понятно, — протянул Варфоломеев, наигранно обижаясь. — Значит, ты их к этому располагаешь.

— Они сами располагаются. Они не понимают, что раз их тут держат, значит, желают им добра. Иначе зачем их тут держать? Вот подлечат и отпустят.

— Кого-нибудь из больных вылечили?

— Курдюка, например. — Урса решила для верности уточнить: — Здесь он и жил, спал на этой самой кровати. — Урса повернулась и взяла с тумбочки зеркальце. — Это его зеркало. — Она принялась рассматривать осколки своей внешности. Вдруг усмехнулась. — Посмотрите, вот здесь под рукой у меня утолщение. Потрогайте. — Она взяла опять руку Варфоломеева и засунула под мышку. Землянин нащупал небольшую припухлость. — Года два назад появилось. Я сначала обрадовалась, думала, злокачественная, неделю как сумасшедшая носилась по знакомым, всем показывала, хвасталась, глупая, а Синекура сказал, что обычная фибромка, несмертельная. Вот тогда я и записалась на гильотину. Одна из первых. Еще никто не знал, что гильотину строят, только в эксгуматоре слух пошел, мол, есть новое безотказное средство. Будет, не будет работать — записалась, а теперь выясняется, что впереди меня столько народу. Нет, я понимаю — господа кандидаты, они пользовались поддержкой значительной части населения, но почему их жены, дети? Мы же не за жен голосовали! Да еще вот ваш товарищ, без очереди…

— Урса, что ты говоришь? — Варфоломеев попытался опять выправить логику. — Ведь ты же видишь — я смертен, и мой товарищ тоже. Зачем нам хотеть умирать?

— Да, зачем? — Урса задумалась. — Надо спросить у Синекуры.

— К черту Синекуру. — Варфоломеев вспомнил обрывок разговора из лифта. — Что у вас на голубом этаже?