Но боязнь тысяч и тысяч протянутых за подаянием детских рук оказалась сильнее сострадания, и ворота по-прежнему оставались запертыми. Под сигнальный звон колокола в домах гасли огни, жители, наконец успокоившись, отходили ко сну. Они были взбудоражены событиями этого дня и потому не обратили внимания на гнетущую духоту, разлитую в вечернем воздухе. Их усталые глаза, весь день напряженно всматривавшиеся в даль, не заметили, как небо приобрело свинцовый оттенок, как потемнело солнце на закате.
Когда Леонардо и Долф достигли городской черты, было семь часов вечера, ворота не открывали.
— Видно, сюда не впускают даже мирных путников, не имеющих никакого отношения к безумной затее, именуемой крестовым походом, — обескураженнo заметил студент.
А Долф показал на малышей, клевавших носом на спине ослика.
— Кто поверит, глядя на них, что мы не из этой компании, — улыбнулся Долф. — Заночуем здесь.
Мальчику было жарко в зимней одежде. Солнце скрылось за горизонтом, но парило еще сильнее, чем прежде.
Небо тяжелой, пропитанной испарениями простыней нависло над землей. Ни одно дуновение ветерка не шевелило неподвижную листву. Животные едва двигались на пастбищах. Людям каждый шаг давался с трудом.
Леонардо поднял удивленный взгляд на своего нового приятеля.
— Ты что же, собрался спать под открытым небом? — недоверчиво спросил он.
— А почему нет? Ночью будет тепло.
Леонардо в замешательстве покачал головой.
— Да если мы тут останемся на ночь, нам в два счета перережут глотку! Ты сам не знаешь, что говоришь, Рудолф. Повезло же тебе: c твоей беспечностью проделать путь из самой Голландии и остаться целым.
— Что же нам делать? — потерянно спросил Долф.
Леонардо махнул рукой в сторону берега.
— Детей отправим туда, да и нам лучше заночевать в лагере. Народу там много. Если ночью нападут разбойники, им не добраться до середины лагеря, да и нам не страшно в самой гуще людей.
— Не пойду! — воскликнул Долф. — Не могу видеть, как они мучаются.
И снова, должно быть, Леонардо не понял его.
— Пойми ты, чем больше народу, тем безопаснее. А что будет с нами, если заночуем вдвоем?
Разговор, описанный здесь, на самом деле вовсе не был столь беглым. Студент говорил с заметным итальянским акцентом, речь его изобиловала старинными оборотами и выражениями, в наши дни давно позабытыми. Добрая половина того, что хотел сказать Долф, оставалась непонятной Леонардо. И все же, благодаря своей склонности к языкам, Долф быстро осваивал непривычное наречие.
Долф с неохотой подчинился старшему товарищу.
Ребята добрались до лагеря, когда небо совсем потемнело.
Очень хотелось пить. Но фляга студента, Долф знал это, была почти пуста. Показалась река. Сотни детей носились по берегу, шлепая по воде босыми ногами, плескались, смывая дорожную пыль, и тут же пили речную воду. Долф замер.
— Они пьют эту воду! — воскликнул он.
— Ну разумеется, — коротко отозвался Леонардо.
Он подвел к реке ослика. Животное, нагнув голову, принялось жадно глотать. Юноша наклонился, наполнил флягу и, ополоснув лицо, тоже прильнул к воде.
«Не мешало бы окунуться, — подумал Долф, вдруг ощутив прилипшую к телу рубашку, — Рейн как-никак…».
Он стянул одежду и остался в трусах. Спрятал в кустах рубашку, брюки и свитер и помчался к реке. Вокруг него дети, нагишом, окатывали друг друга водой, дурачились.
Прозрачные от худобы тела матово поблескивали в быстро надвигающихся сумерках. Долф сделал для себя открытие: вода была поразительно чистой. Стоя в реке по пояс, он хорошо различал свои ступни. Попробовал на вкус. Необыкновенно!
Вдруг до него донесся отчаянный вопль. Мальчишка забрел на большую глубину и не устоял на ногах. Течение относило его в сторону. Плавать он не умеет, это ясно, и те несколько метров, что отделяют его от суши, ему не осилить. Беспомощно барахтаясь, он все больше удалялся от берега. Долф, не раздумывая, бросился на помощь. Несколько взмахов кролем — и он поравнялся с тонущим.
Схватил парня за длинные волосы и поплыл к берегу, уворачиваясь от судорожно цеплявшихся за него рук. Очень скоро он ощутил под ногами землю. Долф поднял незадачливого пловца, уложил его на сухое место, а сам вернулся, заслышав новые крики о помощи. Рядом с Долфом уже кто-то плыл на выручку. Удивительно быстро смельчак оказался там, откуда доносились крики. Долф кивнул ему и собрался поворачивать к берегу, но сзади снова позвали на помощь. Да неужели же никому нет дела до этих детей?
После он никак не мог вспомнить, скольких он вытащил из воды в тот вечер. Пять, может быть — шесть…
А ведь и другие тоже спасли по нескольку малышей.
Между тем спустились сумерки. Ребята сушились у костров. На углях поджаривалась рыба, а то и куски уворованного мяса. Тайком собранное на чужих полях зерно истолкли и теперь из него пекли каменной твердости хлебцы. Благо дров хватало. Никто больше не купался и не ловил рыбу. Мало-помалу все успокоились. Усталость и сон сморили многих еще за скудным ужином. Счастливцы выхватывали у них из рук недоеденный хлеб, который те сжимали во сне. Другие ссорились из-за мест для ночлега, самым задиристым доставались и лучшие куски, и наиболее отлогие места. Своего друга Долф отыскал подле одного из костров. Леонардо оделял хлебом и мясом прибившихся к ним двоих карапузов, а рядом уже дожидались своей очереди другие. Себе Долф и Леонардо не оставили ничего — им продержаться все же было легче.
Долфу хотелось о многом расспросить студента, побольше узнать о времени, в которое он попал, но переживания дня так утомили его, что он просто растянулся у костра рядом с Леонардо. Тот положил своего ослика между собой и другом, намотав на руку уздечку.
— Эта малышня, того и гляди, ночью приберет к рукам нашего ослика да пустит в дело, — пояснил он.
В городе раздался колокольный звон — вечерний сигнал к тушению огней. В ответ ребята, словно по команде, забросали пламя песком, чтобы костры не разгорались, и улеглись спать. Долф скатал куртку, сунул ее под голову и тоже постарался уснуть.
Однако то, что казалось возможным при ярком свете дня, теперь, в темноте, было не так просто. Он вслушивался в звуки, доносившиеся с реки: всплески рыб, шорох трав, мерный шум полны у берега. По мысли о родном городе, о родителях не отпускали его. Боль сжимала сердце. Всего каких-нибудь полсуток тому назад он еще был человеком двадцатого столетия. Школа, рождественские каникулы. Да и в лабораторию он попал лишь потому, что отец со студенческих лет дружил с доктором Симиаком. Сегодня утром, не прошло еще и двенадцати часов, он чувствовал на лице покалывание зимнего ветра. А девять часов назад стоял перед машиной времени и со слепым упрямством уговаривал ученых…
