Я приподнялся в кресле, затем снова сел.
— Космодром?..
— Чарли, мы побывали в системе Центавра и на 61-й Лебедя.
— Кто — мы?
— Именно мы. Институт Енотова Ручья.
— Значит, он работает?
— Как зверь.
— Звезды… — произнес я. — Боже мой, мы достигли звезд! Знаешь, когда мы встретились той ночью на холме… В ту ночь я готов был кричать звездам, что мы идем им навстречу. И что же вы там нашли?
— В Центавре — ничего. Там просто три звезды. Это, конечно, любопытно, но планет нет, даже в виде обломков: планетная система так и не сформировалась. В Лебеде планеты есть, целых двенадцать штук, но приземлиться некуда: одни являются метановыми гигантами, на других еще не закончился процесс формирования коры, а одна так близко от своего солнца, что там лишь зола да пепел.
— Значит, другие планеты все-таки существуют.
— Да, миллионы, миллиарды солнечных систем. По крайней мере, мы так считаем.
— Ты все время говоришь «мы». А как насчет остальных? Что думает правительство?
— Чарли, ты не понял — этим открытием владеем только мы, и больше никто.
— Но…
— Понимаю. Они пытались, но мы ответили «нет». Не забывай, что мы частный институт. Сюда не вложено ни гроша из федеральных денег, или денег штата, или любых других…
— Енотов Ручей, — выдавил я, задохнувшись от такой неожиданной перспективы. — Добрый старый Енотов Ручей, всегда полагавшийся только на самого себя…
— Пришлось разработать систему безопасности, — самодовольно продолжал Кирби. — Весь участок буквально опутан самыми разными сенсорами, детекторами и охраной. Это влетает в копеечку.
— Ты сказал, что двигателя здесь нет. Значит, вы смогли построить другие.
— Без проблем. Мы разобрали его на детали, зарисовали их, измерили и сфотографировали. Зарегистрировали все до последнего миллиметра. Мы можем построить сотни таких двигателей, да только…
— Ну?
— Мы не знаем, как он работает, так и не уловили принцип.
— А Леонард?
— Леонард умер, уже много лет назад. Покончил жизнь самоубийством. Но я не уверен, что даже если бы он был жив…
— Еще одно. Вы не решились бы возиться с двигателем, если бы не нашли способ изолироваться от эффекта времени. Мы со Стариком Пратером потыкались вокруг этой…
— Разум, — кратко ответил Кирби.
— То есть как это — разум?
— Ну, помнишь наш ночной разговор? Я сказал, что создаю…
— Разумную машину! — воскликнул я — Ты это хотел сказать?
— Да, именно это. Искусственный интеллект. В ту ночь я почти завершил работу.
— Значит, Мэри была на верном пути. В тот вечер за обедом она сказала: «Мысль». Телепатическая мысль, нацеленная на двигатель. Видишь ли, вещь должна быть нематериальной. Мы напрочь вывихнули мозги, но так ни к чему и не пришли, хотя догадывались, что какой-нибудь изолятор должен существовать.
И я умолк, ожидая, пока информация как-то уляжется в сознании.
— Правительство наверняка подозревает, — наконец промолвил я, — откуда у вас этот двигатель — из разбившегося космического корабля.
— Да, корабль был, и они заполучили достаточно данных, чтобы в конце концов понять, как он был устроен. Отыскали и немного органической материи — достаточно, чтобы получить отчетливое представление о пассажирах. Правительство, разумеется, подозревает, что был и двигатель, хотя не уверено в этом. А мы не признались в находке. По нашей версии, мы его просто изобрели.
— Но ведь они с самого начала должны были догадаться, что затевается нечто странное, — заметил я. — Хотя бы потому, что мы с Мэри пропали и это надо было как-то объяснить. Не столько из-за меня, сколько из-за Мэри, которая кое-что значила на этом свете.
— Мне стыдно признаться… — Кирби действительно выглядел несколько смущенным. — Мы ничего такого не говорили, но постарались обставить все так, чтобы казалось, будто вы убежали на пару.
— Вот за это Мэри вряд ли сказала бы вам спасибо.
— Что бы там ни было, — заметил он в свое оправдание, — в студенческие годы вы с ней встречались.
— Ты говорил, что Мэри отправилась в прошлое. Откуда вы знаете об этом?
Он немного помолчал, но потом все-таки ответил вопросом на вопрос:
— Помнишь нашу ночную беседу?
— Мы говорили о твоей разумной машине, — кивнул я.
— Не только. Я говорил, что человека по имени Крамден на свете никогда не было, что пожертвования приходили от кого-то другого, но приписывались несуществующему Крамдену.
— И какое это имеет отношение к нашему вопросу?
— Об этом вспоминал Старик Пратер. Он рассказывал мне о вашем споре, закончившемся то ли вытягиванием соломинок, то ли бумажек из шляпы, или чем-то в этом роде. Леонард был против. Говорил, что заглушать двигатель подобным образом большой риск. А Мэри соглашалась, что это риск, и твердила, что любит рисковать.
Он запнулся и взглянул на меня. Я покачал головой.
— Все равно не улавливаю. Какое это имеет значение?
— Ну, позже оказалось, что она настоящий игрок — и притом удачливый при игре ва-банк. Она выиграла на бирже целое состояние. С той поры о ней почти никто не слыхал. Она себя не афишировала.
— Постой-постой! Она интересовалась экономикой. Прослушала несколько курсов и читала какие-то труды. Интересовалась экономикой и музыкой. Меня всегда удивляло, что она избрала именно этот институт…
— Точка в точку. Я и сам часто раздумывал об этом по ночам, и вот оно как обернулось. Ты представляешь, каких дел может натворить человек вроде Мэри да с ее подготовкой, если его забросить на сто лет назад? Ориентируется в экономической структуре, знает, что покупать, когда войти в дело и когда выйти. Конечно, не во всех деталях, а в общем, благодаря знанию истории.
— Это твои предположения или факты?
— Есть и факты, хотя и не очень много. Всего несколько, но их вполне достаточно для квалифицированной оценки.
— Итак, малышка Мэри Холланд залетела в прошлое, сколотила себе состояние, пожертвовала его на Институт Енотова Ручья…
— Более того. Разумеется, был сделан первоначальный взнос, с которого все и началось. А затем, пятнадцать лет назад, почти одновременно с появлением машины времени, пошли дополнительные пожертвования, находившиеся на депозите нью-йоркского банка на протяжении многих лет с распоряжением о выплате в указанное время. Довольно кругленькая сумма. На этот раз было указано и имя пожертвователя: Женевьева Лэнсинг. По тем скудным сведениям, которые мне удалось собрать, это была эксцентричная старуха, великолепная пианистка, никогда не игравшая на публике. А эксцентричной ее считали за то, что в те времена, когда никто об этом даже не задумывался, она была твердо убеждена, что в один прекрасный день люди полетят к звездам.
