ничего мне не должны. Дмитрию тоже. Если это и можно назвать «инвестицией», то это инвестиция в то, чтобы некая Дженадин была счастлива.
— Я счастлива, Док. Не знаю, что будет дальше, но здесь и сейчас я счастлива.
— Значит, вложения окупились. Закрыли тему, ладно? Пора выдвигаться.
Боковые улочки разгромлены меньше, чем центральный променад, хотя есть следы картечи на стенах, выбитые окна, пятна крови и те, из кого она вытекла. Бессмысленность этого кровавого вандализма остаётся необъяснимой. Самих клановых не видно, но, судя по припаркованым там и сям мотоциклам, они не вернулись в пустоши. Просто спят, нарезвившись. Бери их голыми руками, кто хочет. Но я не хочу. Это не моя война.
Мерсана вздрагивает от каждого шороха и шарахается от мёртвых тел, в глазах её полное непонимание происходящего. Мне кажется, она не вполне осознаёт, что это реальность. Может быть, думает, что её тело всё ещё танцует за стеклом, а мозг видит кошмар. Ведь для неё аренда началась вчера. Сложно привыкнуть к тому, что эта взрослая на вид женщина ментально ровесница собственной дочери.
По крайней мере она не орёт, не визжит, не пытается убежать, куда глаза глядят. Большое ей за это спасибо.
Дошли без приключений, Средка как вымерла. Отчасти это так и есть.
— Это же входной терминал башни! — мать Дженадин поразилось этому больше, чем всему только что увиденному.
— Да, мам, мы теперь тут живём. И ты будешь с нами. Там шикарно, тебе понравится!
— Я совсем ничего не понимаю, — вздохнула она жалобно.
— Ничего, мам, я с тобой! Всё будет хорошо! — оптимистично заявила Колбочка. — Теперь у нас всё будет отлично!
Коммуникатор дрогнул входящим.
«Ты где сейчас?» — спросила Костлявая.
«На Средке», — ответил я.
«Хрена себе. Я тоже. Встретимся? Есть разговор».
— Езжайте сами, — Дженадин и Мерсана уже в лифте, смотрят на меня вопросительно. — Образовалось ещё одно дельце. Скажите там Димке, чтобы не волновался, если он вдруг это делает, что вряд ли.
«Кидай координаты», — написал я Костлявой.
Лифт закрылся и уехал наверх.
Костлявая руководит погрузкой. Здоровенный параллелепипед внедорожного фургона смотрится на Средке странно, особенно с учётом камуфляжной окраски «песчанка». Клановые что-то мародёрят из большого павильона без надписей. Ящики большие, явно тяжёлые, но грузчики набиты силовыми имплантами, и плечи у них шире шкафов.
— Так вы-таки умеете перепрошивать арендных? — спросил я у стоящей рядом премши.
— Не совсем мы, — отвечает она уклончиво. — Но есть те, кто умеет. Это дорогая услуга.
— Надо думать. Что воруем?
— Не твоё дело.
— Так что, готова признать, что продула спор?
— Ты насчёт «Ничего не будет как раньше»? — усмехнулась Костлявая. — Не будь таким уверенным, мелкий прем. Я работаю над тем, чтобы было.
— Тогда зачем звала?
— Хотела сообщить, что я больше не прем клана. И вообще не в клане.
— Тебя свергли?
— Формально ещё нет, но это только потому, что всем не до этого. Ты, кстати, выбил мне из-под ног табуреточку, убив наших водителей.
— Они начали первыми.
— Я читала твоё письмо. Сначала не поверила, теперь верю, — она показала на разгромленную Средку, — но это не важно. Нужен был просто повод. Ты его дал. «Городские, которым продалась Костлявая, коварно убили наших ребят! Долой Костлявую» — процитировала она с выражением.
— Костлявая, какого чёрта кланы разгромили Средку? Это же не военная цель. Тут нет ничего ценного, кроме борделей.
— Не скажи. Это символ. Для большинства Средка и есть город. Но, если тебе интересно, я была против. Сказала, что мой клан не пойдёт. Поэтому меня и скинули, остальное — просто предлог. Может быть, я бы их и удержала, но началось какое-то безумие. Все как с цепи сорвались. Я вполне могла стать первой жертвой, но предпочла свалить, прихватив детей. Теперь у меня бродячий детский сад, который надо чем-то кормить.
— Как я тебя понимаю! — засмеялся я.
— Ещё бы. Сразу о тебе подумала. Кстати, вашего штрафника-говночерпия я тоже забрала. Он, конечно, наделал глупостей, но не настолько, чтобы топить его в говне. А дело к тому шло, он же городской. В общем, вот тебе координаты полевого лагеря на всякий случай. Если здесь станет совсем плохо, нам пригодится опытная нянька.
— Учту. С токами помочь?
— Забогател?
— Скажем так, имею возможность.
— Нет, не надо. Справлюсь. Еда у нас теперь есть, а больше ничего и не нужно.
Грузчики запихали в фургон последний ящик.
— Едем на следующую точку, парни! — распоряжается Костлявая.
— Ну, удачи. Может, ещё увидимся, — попрощался я.
Костлявая водрузила свою ничуть не костлявую задницу на мот, покатила по улице, за ней тронулся фургон. А я пошёл обратно к башне. Это не моя война.
* * *
— Иди, посмотри, блудный оте… то есть брат, — приветствует меня Дмитрий. — Там тебя показывают!
Все собрались в гостиной возле огромного, во всю стену экрана. Тут моя корпа, Алька и даже Мерсана, всё ещё несколько растерянная, но заинтересованная и щеголяющая в новенькой модной одежде. Шопинг — лучшее лекарство «от нервов».
— Я отмотаю назад, — предупредил Дмитрий, используя коммуникатор как пульт.
На видеостене замельтешил хаос картинок.
— Ага, вот здесь, я специально отметил.
Средка на экране выглядит шикарно, снято чуть сверху, кадр перемещается, похоже, что с дрона. Видео уже кто-то успел грамотно смонтировать. Вот общий план — катятся мотоциклы, с них палят во все стороны клановые. Бац — крупный план, во весь экран перекошенная безумная харя с выпученными глазами, сноп пламени вылетает из ствола, камера наезжает на брызги крови. Девушка с лицом страдальческим и иконописно-прекрасным сползает по стеночке. Неон на воротнике куртки трагической бордовостью подсвечивает застывающий взгляд распахнутых в изумлении глаз.
Хохочущая харя омерзительного в своей бесчеловечности мотоциклиста. Камера возвращается к мёртвой девушке и отъезжает, расширяя кадр до перспективы разгромленной Средки. Идёт нарезка: кровь на стёклах, кровь на стене, брызги крови на оскаленных рожах клановых, кровь на их татуированных руках, кровь стекает по лезвию ножа.
— О, вот и ты! — с нездоровым возбуждением комментирует Дмитрий. — В своём любимом амплуа.
Камера сзади-сверху от меня, лица моего не видно, и вообще фокус на клановых, которые сначала палят в витрину с танцующей женщиной (камера задерживает кадр на её безмятежном лице, Мерсана на диване охает). Стекло мутнеет от картечи, потом сразу кадр, как по нему стекает кровь. Смонтировано так, что кажется, что это кровь танцовщицы. Танцовщица — её лицо — выстрелы — помутневшее стекло
